– Это верное средство! Не чета прочим. Сам посуди: горячей взяли, горячей съели, – разглагольствовал здоровяк.
– Воистину так! Без заботы дядюшки Кана ничего бы не вышло… – расчувствовалась от благодарности матушка Хуа.
– Верное средство, верное! Его надо съесть, пока горячее. Такая пампушка с человеческой кровью от любой чахотки избавит!
Услышав слово «чахотка», матушка Хуа слегка изменилась в лице и как будто огорчилась, но тут же прикрылась улыбкой и, пробормотав пару слов, ушла. Но дядюшка Кан ничего не заметил и продолжал орать. Он докричался до того, что спавший во внутренней комнате Сяошуань зашелся в кашле.
– Оказывается, вашему Сяошуаню очень повезло. Болезнь у него, разумеется, полностью пройдет. Не удивительно, что Лаошуань весь день улыбается, – сказал седобородый, направляясь к здоровяку. Понизив голос, он спросил: – Дядюшка Кан, говорят, что казненный сегодня преступник – это паренек из семьи Ся, но чей именно он сын? И что в конце концов случилось?
– Чей? Кто же, как не сын Четвертой тетушки Ся! Тот самый паршивец! – Дядюшка Кан, заметив, что все посетители навострили уши, весьма воодушевился. Его мясистое лицо было готово лопнуть от удовольствия, и он еще громче продолжил: – Этому паршивцу, видимо, жить расхотелось, прямо-таки страх потерял. Я же в этот раз никакой прибыли для себя не поимел. Даже одежду, содранную с казненного, забрал тюремщик Красноглазый Аи. Однако, во‑первых, удача обернулась к нашему Лаошуаню, а во‑вторых, двадцать пять лянов серебра подарили Третьему господину Ся. Он их положил в карман и даже медяка никому не пожаловал!
Сяошуань медленно вышел из внутренней комнаты, держась обеими руками за грудь и непрерывно кашляя. Дойдя до кухни, он наполнил чашку холодным рисом, залил его горячей водой, присел и стал есть. Матушка Хуа вышла следом за ним и потихоньку поинтересовалась: «Сяошуань, полегчало? По-прежнему чувствуешь голод?»
– Верное средство, верное! – дядюшка Кан бросил взгляд на Сяошуаня, а затем вновь повернулся к сидевшим: – Третий господин Ся воистину ловкач, ведь если бы он первым не сообщил властям, то и его бы вместе со всей семьей обезглавили. А так что? Серебро получил. А этот юный паршивец – еще то отродье! Его бросили в тюрьму, так он там подбивал тюремщика бунтовать.
– Ох, только этого не хватало, – бросил сидевший за дальним столиком молодой человек лет двадцати, имевший рассерженный вид.
– Только представь, Красноглазый Аи стал у него выпытывать домашнюю обстановку, а тот взялся вести с тюремщиком беседу. Заявил, что Поднебесная Великой династии Цин принадлежит всем нам! Сам подумай, разве порядочный человек мог такое сказать? Красноглазый Аи и так знал, что у преступника дома одна лишь матушка, но и представить не мог, что тот беден до такой степени, что с него никакого навара не получить, это его взбесило. А тут еще парень сам полез дергать тигра за усы, вот Красноглазый и отвесил ему пару затрещин!
– Братец Аи – знатный мастер кулачного боя, эти две затрещины наверняка возымели действие, – вдруг развеселился сидевший в углу горбун.
– Этот подлец не испугался побоев, да еще заявил, что ему жаль, очень жаль.
Седобородый переспросил:
– Ну избили паршивца, чего его жалеть-то?
Дядюшка Кан напустил на себя презрительный вид и холодно усмехнулся:
– Ты меня не расслышал – это он сказал, взглянув на тюремщика, что ему жаль Аи!
Взгляды слушателей вдруг как-то застыли, разговоры тоже прервались. Сяошуань уже доел рис, от еды он весь вспотел, от его головы исходил пар.
– Ему жаль Аи – что за бред! Наверное, он двинулся умом, – словно прозрев, заявил седобородый.
– Двинулся умом, – прозрел и двадцатилетний посетитель.
Все сидевшие в заведении вновь оживились, принялись болтать и шутить. Сяошуань тоже решил развлечься со всеми, но зашелся в кашле. К нему подошел дядюшка Кан и похлопал по плечу:
– Верное средство! Сяошуань, не надо так кашлять. Средство верное!
– Сумасшедший, – закивал головой горбун.
Участок у городской стены за западными воротами раньше был казенной землей. Его наискосок пересекала узенькая дорожка, протоптанная любителями сократить путь, она и стала естественной границей. Слева от нее хоронили казненных преступников и умерших в тюрьме, а справа находилось кладбище для бедняков. С обеих сторон могил было столько, что холмики громоздились один поверх другого и походили на груду пампушек, приготовленных в богатом доме на день рождения.
День чистого света[30] в этом году выдался очень холодным, на ивах еще только показались крохотные, с половину рисового зерна почки. Едва просветлело, как матушка Хуа уже расставила на свежей могилке справа от дорожки четыре блюдца с закусками, чашку риса и проплакалась. Она сожгла жертвенную бумагу и в оцепенении присела на землю, словно ожидала чего-то, но чего именно, и сама не могла бы сказать. Поднявшийся ветерок пошевелил ее короткие волосы, в которых стало куда больше седины, чем в прошлом году.
30
День чистого света, или Цинмин – китайский день поминовения усопших, обычно приходится на 4–5 апреля.