– Да уж будет тебе, тетушка Цицзинь, – вступилась Баи. – Человек ведь он! Не бог, не бессмертный. Как же мог он знать все наперед? Разве ты сама тогда не говорила, что и без косы он не так уж безобразен. Да притом никаких указаний от почтенного начальника еще не было…
Даже не дослушав, жена Цицзиня, которая давно уже пылала до самых ушей, обернулась к вдове и, тыча палочками в нос ей, завопила:
– Ай-я! Вот ты какая, оказывается! Разве могла я сказать такую глупость? Да я тогда целых три дня проплакала! Все видели! Даже Люцзинь, этот чертенок, и та плакала!..
Люцзинь тем временем доела рис и, хныча, протянула большую чашку за добавкой. Мать, потеряв терпение, сунула палочки в косичку девочки, дернула и закричала:
– Чего ноешь? Быть тебе с детства вдовой-потаскушкой!
Раздался звон – пустая чашка, выскользнув из рук Люцзинь, ударилась о кирпич и разбилась. Отец вскочил, подобрал чашку, приложил к ней отбитый кусок и, крикнув: «Мать твою!..», отвесил дочери такую затрещину, что она упала и заревела. Прабабка потащила ее за руку и увела, приговаривая:
– От поколения к поколению все хуже и хуже!
– Ты в сердцах и убить можешь, дядюшка Цицзинь! – в гневе крикнула вдова.
Чжао Седьмой вначале, посмеиваясь, слушал перебранку. Но слова вдовы – «никаких указаний от почтенного начальника еще не было» – привели его в ярость. Он обошел столик и вмешался в разговор:
– «В сердцах и убить можешь» – это пустяки! Вот-вот придут императорские солдаты. И знайте, на этот раз командовать будет сам генерал Чжан[54] – потомок Чжан Идэ, из удела Янь[55]! Копье у него – в один чжан[56] и восемь чи с острием как жало змеи, а храбрость такая, что десять тысяч мужей против него не устоят. Кто сумеет с ним справиться?
Он потряс кулаками, будто держал копье с острием как жало змеи, и, шагнув к вдове, крикнул:
– Ты бы против него устояла?!
Вдова, задыхаясь от гнева, дрожала всем телом, прижимая к груди ребенка. Увидев же надвигающиеся на нее вытаращенные глаза и потное лицо Чжао Седьмого, она вдруг испугалась и, не посмев ничего ответить, повернулась и пошла прочь. Чжао последовал за ней. Толпа безмолвно расступилась, удивленная тем, что вдова посмела возразить. Несколько человек, только начавших снова отпускать косу, боясь, как бы Чжао их не заметил, поспешили укрыться за чужими спинами. Но Чжао, не обратив на них внимания, прошел мимо и только у самых деревьев обернулся.
– Устоите ли вы против него?! – крикнул он и, перейдя мостик из одной доски, с победоносным видом удалился.
Оторопевшие крестьяне про себя прикидывали: кто же из них смог бы устоять против Чжан Идэ? Цицзиню больше не жить, ведь он преступил императорский закон. Некоторые злорадствовали: вспомнить только, с каким высокомерием, посасывая свою длинную трубку, он обычно передавал городские новости. Им хотелось еще посудачить, но толковать оказалось не о чем.
Собираясь под деревьями, москиты с тонким жужжанием налетали на полуголых людей. Постепенно все разошлись по домам и, заперев двери, улеглись спать. Жена Цицзиня, не переставая ворчать, прибрала посуду, внесла в дом столик и скамейки, закрыла двери и тоже отправилась спать.
Цицзинь с разбитой чашкой в руках сел на пороге покурить, но был так подавлен, что давно забыл о своей длинной трубке из пятнистого бамбука с мундштуком из слоновой кости и латунным чубуком – она погасла. Сознавая всю опасность положения, он старался что-то придумать, найти какой-то выход, но мысли путались. «Коса! Как быть с косой? Копье в один чжан и восемь чи с острием как жало змеи, в один чжан и восемь чи… С каждым поколением все хуже и хуже!.. Император взошел на престол… Чашку-то придется отвезти в город, чтобы заклепали… Кто против него устоит?.. В книгах написано… статья за статьей. Эх, мать твою!..»
На другой день, с утра, Цицзинь как обычно повел джонку из Лучжэня в город, а к вечеру вернулся домой со своей длинной трубкой из пятнистого бамбука и починенной чашкой. Во время ужина он рассказал прабабке, что чашку в городе склепали, но на такой большой осколок потребовалось шестнадцать медных заклепок, по три медяка каждая, а всего пришлось истратить сорок восемь медяков.
– От поколения к поколению все хуже и хуже… – заворчала старуха. – Хватит с меня!.. По три медяка за заклепку! Да разве раньше такие были заклепки? Прежние заклепки… Я прожила на свете семьдесят девять лет…
Цицзинь продолжал ежедневно ездить в город, но в семье у него дела не ладились; избегали его и деревенские – никто не подходил разузнать о городских новостях. Жена была в мрачном настроении и иначе, как каторжником, его не величала.
54
Имеется в виду генерал Чжан Сюнь (1854–1923), один из лидеров северных милитаристов; в июле 1917 г. предпринял попытку реставрировать монархию, распустил парламент и посадил на трон в Пекине свергнутого революцией 1911 г. императора Пу И. Потерпев поражение, Чжан Сюнь укрылся в голландском посольстве.
55
Чжан Идэ – второе имя Чжан Фэя (ум. 220), одного из «пяти полководцев-тигров» царства Шу. Чжан Фэй был уроженцем Чжоцзюня, находившегося на территории, принадлежавшей в древности княжеству Янь. Герой рассказа Чжао Цие описывает знаменитое копье Чжан Фэя, но вооружает этим копьем современного ему защитника монархии генерала Чжан Сюня.