Господину цзюйжэню трудно было спорить, но он держался твердо и сказал, что, если не будут найдены его сундуки, он немедленно откажется от свой новой должности помощника по гражданскому управлению, на что командир батальона ответил:
– Сделай одолжение!
По этой причине господин цзюйжэнь и не мог уснуть всю ночь. К счастью, он все же не отказался от своей должности.
На следующее утро, после бессонной ночи господина цзюйжэня, А-кью еще раз выволокли из каморки. В большом зале на возвышении сидел все тот же старик с блестящей головой, и А-кью опять опустился на колени.
– Хочешь что-нибудь еще сказать? – ласково спросил старик.
А-кью подумал, но сказать ему было нечего, и он опять ответил:
– Нет.
Сразу же какие-то люди – кто в халате, кто в куртке – подошли и надели на него белую безрукавку из заморской материи с черными иероглифами[131]. А-кью очень огорчился, потому что это напоминало траур. Ему скрутили руки за спину и выволокли из ямыня.
Затем А-кью втащили на открытую повозку, и несколько человек в коротких куртках сели вместе с ним. Повозка сейчас же тронулась. Впереди шли солдаты с заморскими ружьями и отряд самообороны; по обеим сторонам улицы толпились бесчисленные зеваки, а что делалось позади, А-кью не видел. Вдруг у него мелькнула мысль: «Уж не собираются ли мне отрубить голову?» В глазах у него потемнело, в ушах зазвенело, и он как будто потерял сознание. Но, придя в себя, подумал, что в этом мире у человека, вероятно, бывают и такие минуты, когда ему отсекают голову.
А-кью знал дорогу и не мог понять, почему они не направляются к месту казни. Он просто не догадывался, что его возят по улицам напоказ для устрашения других. А если бы и догадался, то все равно подумал бы, что в этом мире у человека бывают и такие минуты.
Наконец он понял, что этот извилистый путь ведет на площадь, где совершаются казни, а там… ш-ша! – и голову долой. Он растерянно глядел по сторонам. Всюду, как муравьи, суетились люди. Вдруг в толпе на краю дороги он заметил Ума. Давно они не виделись… Значит, она работает в городе? А-кью стало стыдно, что он не проявил своей храбрости: не спел ни одной песни[132]. Мысли вихрем закружились в его голове: «Молодая вдова на могиле» – нет, это недостаточно величественно. «Мне жаль» из «Битвы тигра с драконом» – тоже слабо. «В руке держу стальную плеть» – вот это, пожалуй, годится… А-кью хотел взмахнуть рукой, но вспомнил, что руки связаны, и не запел.
– Пройдет двадцать лет, и снова появится такой же! – возбужденно крикнул он, но так и не докончил фразы. Он произносил слова, которым его не учили, которые сами родились.
– Хао! Хао![133] – донеслось из толпы, как волчий вой. Повозка продолжала двигаться вперед под одобрительные возгласы толпы. А-кью взглянул на Ума, но она, не замечая его, с увлечением глазела на солдат с заморскими ружьями за плечами.
Тогда А-кью перевел взгляд на толпу, провожавшую его криками.
Мысли снова беспорядочным вихрем закружились у него в голове. Четыре года назад у подножия горы он повстречался с голодным волком; волк неотступно шел за ним по пятам и хотел сожрать его. А-кью тогда очень испугался. К счастью, в руках у него был топор: это придало ему храбрости, и он добрался до Вэйчжуана. А-кью навсегда запомнились злые и трусливые волчьи глаза – они сверкали, как два дьявольских огонька, и словно впивались в его тело… И теперь, глядя в толпу, А-кью увидел никогда не виданные им прежде страшные глаза: пронизывающие, сверлящие. Они неотступно следили за ним, они уже поглотили его слова и хотели пожрать его самого. Не приближаясь и не отступая, они следовали за ним. Эти глаза словно слились в один глаз и грызли душу А-кью.
«Спасите!»
Но А-кью не выкрикнул этого слова. В глазах у него потемнело, в ушах зазвенело, и ему показалось, будто все его тело разлетелось мелкой пылью…
А теперь о последствиях этого события. Самая крупная неприятность выпала на долю господина цзюйжэня: похищенные сундуки так и не нашлись, и все его семейство лило горькие слезы. Случилась неприятность и в семействе почтенного Чжао: во время поездки сюцая в город, – где он хотел пожаловаться властям, – безбожные революционеры не только отрезали у него косу, но еще вытребовали у него подношение в двадцать тысяч медяков; и вся его семья тоже горько плакала. С этого дня потерпевшие стали ощущать все большее влечение к завещанной веками старине.
131
Приговоренных к смерти облачали перед казнью в белую траурную одежду, на которой черными иероглифами было написано имя преступника и указывалось, за что он приговорен к смерти.
132
Приговоренные к смертной казни, желая продемонстрировать твердость духа и презрение к смерти, имели обыкновение петь перед казнью арии из популярных пьес или песни героического содержания.