Больше всего Шуанси боялся, как бы хозяин лодки, аккуратный старик Ба, не заметил пропажи соли и дров и не стал нас ругать. Но мы решили, что бояться старика нечего. Пусть только подымет шум, мы потребуем у него то высохшее бревно сального дерева, которое он подобрал на берегу в прошлом году, да еще обзовем его прямо в лицо Паршивый Ба.
– Вот мы и вернулись! Все в порядке! Я же говорил! – вдруг закричал Шуанси, стоя на носу лодки.
Перед нами лежала деревня Пинцяо. На берегу кто-то стоял. Это была моя мать. Ей и кричал Шуанси. Я перебрался на переднюю палубу. Лодка прошла под мостом. Мы причалили и спрыгнули на берег. Мать сердилась, что мы так поздно вернулись – уже прошла третья стража, но радовалась, что все обошлось благополучно, и звала всех к нам съесть поджаренного риса. Но ребята отказались – поели, мол, печенья, очень хотят спать, и разошлись по домам.
На другой день я встал чуть ли не в полдень. О хворосте и соли дедушки Ба никто не вспоминал, и после обеда я, как всегда, пошел с ребятами удить чилимсов.
– Это вы, чертенята, воровали вчера у меня бобы? Собрать толком не сумели, только потоптали.
Я поднял голову – это был дедушка Люи, ездивший на маленькой лодке продавать бобы. На дне у него еще осталась их целая куча.
– Да… Сперва мы не хотели рвать твои… Но надо было гостя накормить… Смотри-ка, всех чилимсов распугал, – ответил Шуанси.
Заметив меня, дедушка Люи перестал грести и засмеялся:
– Гостя кормили? Это дело нужное… – Потом спросил: – Понравилось тебе вчера в театре, брат Синь?
– Понравилось, – ответил я, кивнув головой.
– А бобы вкусные?
– Очень. – Я снова кивнул.
Старик вдруг расчувствовался, подняв кверху большой палец, с довольным видом произнес:
– Вот уж верно! Человек ученый, да к тому же из большого города, знает толк в хороших вещах. Перед посевом я отбираю бобы по зернышку. А наши деревенские не отличают хорошего от плохого, вот и болтают, будто у меня бобы хуже, чем у других. Я сегодня же отнесу бобов твоей матушке. Пусть отведает!.. – И, взмахнув веслом, он отправился дальше.
Когда мать позвала меня ужинать, на столе стояла большая чашка вареных бобов – подарок дедушки Люи. Говорили, что он вовсю меня расхваливал.
– Годков немного, а знает вон сколько! Вырастет – непременно выдержит экзамены первым. Можно поручиться за твое счастье, тетушка, – говорил он моей матери.
Но бобы показались мне уже не такими вкусными, как вчера.
И правда, с тех пор я ни разу не ел таких вкусных бобов и не видел такого чудесного театра, как той ночью.
Октябрь 1922 г.
Из сборника «Блуждания»
Цанъу[161] покинув при восходе солнца, Я в час вечерний прилетел в Сюаньпу[162]. Я погостить хотел в краю священном, Но солнце уходило на покой. Бег солнца я велел Сихэ[163] замедлить И не спешить в пещеру на ночлег. Путь предо мной просторный и далекий, Взлечу и вновь спущусь – к своей судьбе.
Моление о счастье[164]
В последние дни года по старому лунному календарю все было так, как обычно бывает в канун Нового года.
Не только на земле, но даже в небе чувствовалось приближение праздника. В пепельно-серых, тяжело нависших к вечеру облаках то и дело рассыпались огни фейерверка, и тут же раздавался оглушительный грохот. Это провожали Бога очага[165]. Грохот все приближался, воздух пропитался порохом, но разрывы не прекращались.
В ту ночь я как раз приехал в мой родной Лучжэнь. Своего дома к тому времени у нас уже не было, и пришлось остановиться у Лу Четвертого, моего родственника, которого мне, как младшему, полагалось величать дядей. Кстати, этот наш родственник еще во времена монархии был слушателем императорской школы и занимался неоконфуцианской философией[166].
Он почти не изменился, только чуть-чуть постарел и даже еще не отпускал бороды. Мы поздоровались, поговорили о погоде, он заметил, что я «пополнел», и тут же принялся ругать «новую партию». Я знал, что бранит он не меня, а Кан Ювэя[167], однако разговор у нас не клеился, и вскоре он оставил меня одного в своем кабинете.
На следующий день я встал поздно и после обеда отправился с визитами. Третий день тоже прошел в визитах к родственникам и друзьям. Как и дядя, все они чуть-чуть постарели.
Повсюду шла предпраздничная суета, все готовились к молению о счастье, знаменующему собой окончание года. В Лучжэне обряд этот отличался особой торжественностью: Богу счастья устраивали пышную встречу, приносили ему жертвы и молили ниспослать удачу в следующем году. В каждом доме резали кур, били гусей, запасались свининой. Женщины все это тщательно перемывали, и от воды руки у них становились красными по самые локти. И все же некоторые из них не снимали своих витых серебряных браслетов. Во всевозможные кушанья, и вареные, и приготовленные на пару, втыкали палочки для еды, что называлось «церемонией счастья». На рассвете кушанья расставляли, зажигали свечи и благовония и просили Бога счастья отведать дары. В церемонии участвовали только мужчины; после этого снова пускали фейерверк. Так бывало из года в год в каждом доме – если только хватало денег на «счастливые» дары, хлопушки и другие необходимые для церемонии предметы. Так было и в этом году.
161
Цанъу – название местности, где, согласно преданию, похоронен легендарный император Шунь.
164
Моление о счастье – обряд, совершаемый в новогодний праздник, когда обращаются к богу богатства с просьбами ниспослать счастье семье.
165
В каждой китайской семье в ночь под Новый год по лунному календарю совершался обряд проводов бога очага – покровителя семьи; предполагалось, что, задобренный жертвоприношениями и молитвами, бог очага в своем докладе верховному владыке небес представит семью, проводившую его должным образом, в наилучшем свете.
166
Слушатели императорской школы Гоцзыцзянь в Пекине, основанной в 1287 г., проходили курс подготовки к государственным экзаменам, изучая конфуцианский канон. Неоконфуцианство представляло собой идеалистическую школу в китайской философии, сложившуюся в X–XIII вв.; эта школа, испытывая влияние даосизма и буддизма, развивала метафизику и этику древнего конфуцианства.
167
Кан Ювэй (1858–1927) – видный политический деятель, писатель и ученый, лидер реформаторского движения, сторонник конституционной монархии. В 1898 г. предпринял попытку осуществить в Китае серию социальных реформ, но успеха не имел. Сторонников Кан Ювэя герой рассказа именует «новой партией».