– Увы! Не выпало счастья Ашунь, не носить ей эти цветы!
Вот что она мне рассказала: «С прошлой весны Ашунь стала худеть и желтеть, часто плакала, а на расспросы, что с ней, не отвечала. Иногда она плакала целыми ночами, выводя из терпения отца, который принимался ее бранить: “Выросла большая, вот и бесишься!”
В начале осени она слегка простудилась, а потом слегла и больше не вставала. За несколько дней перед смертью она призналась отцу, что уже давно, как и мать, харкает кровью и потеет по ночам, но все скрывала, чтобы его не волновать.
Однажды, поздно вечером, к ней явился дядя Чан Гэн и стал, как это часто бывало, требовать денег взаймы. Ашунь ему отказала, тогда дядюшка зло над ней подшутил: “Не гордись, – сказал он, – твой будущий муженек еще почище меня!”
С этого-то времени на нее и нашла тоска: она все время плакала, жениха стыдилась. Когда же отец, узнав об этом, стал его хвалить – какой он, мол, работящий, было уже поздно. Она не поверила и все твердила: “Теперь мне уже все равно. Хорошо, что я умру”.
Окажись жених и вправду хуже Чан Гэна, беда была бы, – продолжала свой рассказ бабушка. – Кто может быть хуже курокрада? Но на похоронах я видела его собственными глазами: одет чисто, с виду вполне приличный. Заливаясь слезами, он говорил: “Полжизни проработал гребцом, столько трудов положил, во всем нужду терпел, чтобы скопить денег на подарок невесте, а она умерла”. Видно, он и впрямь хороший человек, а Чан Гэн все наврал. Жаль, что Ашунь умерла, зря поверив этому разбойнику. Но кого же в этом винить? Только судьбу – не дала ей и капли счастья».
Вот и все. Делать мне здесь больше было нечего. Я не знал, куда девать цветы из бархата, и попросил бабушку Фа передать их Ачжао, той самой девушке, что стремглав убежала от меня, будто от волка или какого-нибудь чудища. Мне, право, не хотелось самому относить ей цветы. И все же я подарил их ей, а матери скажу, что Ашунь очень обрадовалась цветам. Что толку во всех этих скучных делах? Лишь бы как-нибудь время убить… Пройдет Новый год, а там опять пойду твердить ученикам: «Учитель сказал… Стихи гласят…»
– Разве ты обучаешь конфуцианским канонам? – удивился я.
– Конечно! А ты думал, по-европейски, азбуке? Сначала у меня было два ученика: один зубрил «Книгу песен», а другой – «Мэн-цзы»[182], недавно прибавилась еще девочка, с ней мы читаем «Канон для женщин»[183]. Не преподаю им даже арифметику – не потому, что сам не хочу, родители не велят.
– Никогда бы не подумал, что ты станешь обучать по конфуцианским книгам…
– Именно этого требуют родители, а я человек подневольный, от меня ничего не зависит. Да и какой смысл во всех этих скучных вещах? Лишь бы как-нибудь время прошло…
Он, видимо, изрядно захмелел, лицо его стало красным, а глаза снова потускнели. Не найдя что сказать, я тихо вздохнул. На лестнице застучали шаги, и в зал ввалились посетители: впереди шел коротышка, с опухшим круглым лицом, за ним – высокий, с вызывающе красным носом, и еще несколько человек; от их топота весь кабачок заходил ходуном. Мы с Люем переглянулись, и я подозвал слугу, чтобы расплатиться.
– И на это ты можешь прожить? – спросил я Люя, поднимаясь из-за стола.
– Да… в месяц двадцать юаней, не очень-то густо.
– Что же ты собираешься делать дальше?
– Дальше? Не знаю. Подумай, разве сбылось хоть что-нибудь, о чем мы когда-то мечтали? Сейчас я ничего не знаю, не знаю даже, что будет завтра или через минуту…
Слуга подал счет мне. Я расплатился, а Люй продолжал курить, забыв о прежней церемонности.
Мы вместе вышли из кабачка и у дверей распрощались – наши гостиницы находились в противоположных концах городка. Холодный ветер и хлопья снега били прямо в лицо, но они несли с собой какую-то приятную свежесть. Наступили сумерки, дома и улицы заволокла густая снежная мгла.
Февраль 1924 г.
182
«Мэн-цзы» – записи бесед и изречений философа Мэн-цзы (390–305 гг. до н. э.), последователя учения Конфуция.
183
«Канон для женщин» («Нюйэрцзин») – популярная книга наставлений о дочернем почтении и образцовом поведении женщины. Рифмованный текст «Нюйэрцзина» использовался при обучении девочек грамоте.