– Это ты, Даотун? Иду! – крикнул Сымин, узнав известного своим зычным голосом Хэ Даотуна и обрадовавшись, как преступник, которому внезапно объявили помилование. – Сюэчэн, живей посвети дяде Хэ и проводи его в кабинет.
Сюэчэн зажег свечу и провел Даотуна в западную пристройку. Следом шел Бу Вэйюань.
– Прошу извинить, что не встретил сам. – Сымин, дожевывая пищу, вышел к гостям и сложил руки в приветствии: – Не угодно ли разделить нашу скромную трапезу?
– Спасибо, только что из-за стола, – сказал Вэйюань, выступив вперед и тоже приветственно сложив руки. – Даже вечером не даем вам покоя: необходимо срочно представить темы конкурсных сочинений для восемнадцатого заседания литературного общества «Переменный ветер» – завтра уже семнадцатое число.
– Как! Значит, сегодня – шестнадцатое? – спросил Сымин, с трудом соображая.
– Ты посмотри – какой у него обалделый вид! – закричал Даотун.
– Ну так вот, их сегодня же надо доставить в редакцию, чтобы уж завтра они наверняка появились в газете.
– Тему для статьи я уже придумал. Вот, погляди: подойдет? – Даотун вынул из носового платка листок бумаги и протянул Сымину.
Сымин подошел поближе к свету, развернул лист и стал медленно читать:
– «Проект всенародной петиции на высочайшее имя Президента с мольбою об издании особого указа о сугубом почитании священных канонов[195]и о поклонении матери Мэн-цзы[196], дабы пресечь упадок нравов и сохранить чистоту национального духа[197]». Превосходно. Только не длинновато ли?
– Это ничего! – закричал Даотун. – Я уже подсчитал: обойдется не дороже объявления. А вот как насчет темы для стихов?
– Для стихов? – Сымин принял торжественный вид. – У меня есть одна тема: почтительная дочь. Случай из жизни, который непременно следует отметить как пример для подражания. Сегодня на главной улице…
– Э, нет, не годится, – прервал его Вэй-юань, замахав руками. – Я ее видел. Она, похоже, из пришлых: я с трудом ее понимал, да и она меня тоже, так я и не узнал, откуда она. Впрочем, все уверяют, что это почтительная дочь; но, когда я спросил, умеет ли она писать стихи[198], – замотала головой. Вот если бы умела – тогда другой разговор.
– Но разве почтительность и преданность – не великие женские добродетели! Так что можно, на худой конец, и без стихов…
– Ты сам отлично знаешь, что это уже не то! – энергично запротестовал Вэйюань, подбегая к Сымину и тыча в него растопыренными пальцами. – Надо, чтоб сочиняла, – так интереснее.
– Мы дадим в газете название этой темы, сопроводив его пояснением, – сказал Сымин, отбиваясь. – Этим мы, во‑первых, воздадим должное почтительной дочери, а во‑вторых, пользуясь случаем, подпустим шпильку обществу. Ведь до чего дошло: я долго стоял и наблюдал со стороны – хоть бы один подал ей медяк, вот как все очерствели!..
– Эге, старина, – опять подбежал к нему Вэйюань, – да это ты, никак, в мой огород? «Перед лысым монахом костишь бандита за лысину»? У меня, как назло, ничего при себе не было – вот и не подал.
– Только не принимай это в свой адрес, – сказал Сымин, отмахиваясь от него, – ты, разумеется, не в счет, и речь не о тебе. Дай мне досказать: этих нищенок окружила целая толпа – и все только отпускали шуточки, причем без всякого стеснения. А два каких-то лоботряса и вовсе распоясались – один другому говорит: «А что, Афа, купить пару кусков мыла да всю ее как следует надраить и отмыть – и будет что надо». Подумай только, этакое…
– Ха-ха-ха! Пару кусков! – раздался вдруг громоподобный хохот Даотуна. – Мыла купить, ха-ха-ха-ха!
– Даотун, Даотун, да не кричи же так, – испуганно забормотал Сымин.
– Надраить!.. Ха-ха-ха!
– Даотун! – Лицо Сымина потемнело. – Мы говорим о деле, а ты гогочешь так, что в голове звенит. Послушай: эти две темы мы сейчас же отошлем в редакцию, чтобы их завтра же напечатали. Очень прошу вас обоих взять это дело на себя.
– Конечно, конечно, разумеется, – с готовностью откликнулся Вэйюань.
– Ха-ха-ха, отмыть, надраить… хи-хи-хи…
– Даотун!! – рявкнул Сымин в исступлении.
Даотун осекся и затих. Втроем они составили пояснение. Вэйюань переписал его на почтовую бумагу и вместе с Даотуном помчался в редакцию. Сымин проводил их со свечой до ворот. В дом он возвращался слегка обеспокоенный и, прежде чем войти, постоял в нерешительности у порога. А когда вошел, ему сразу бросился в глаза маленький зеленоватый брусок мыла, лежавший посреди обеденного стола; золотая печать на обертке ярко блестела при свете лампы; вокруг печати вились тонкие узоры.
196
Мать Мэн-цзы почиталась в старом Китае за образец для всех матерей. Рано овдовев, она позаботилась, чтобы сын получил достойное воспитание. Рассказывают, например, что она трижды меняла местожительство только ради того, чтобы избавить сына от дурного соседства.
197
В Китае начала XX в. консерваторы демагогически использовали лозунг защиты чистоты национального духа в борьбе против движения за новую культуру. Внешне в их интерпретации чистота национального духа символизировала верность национальной культуре и национальным традициям, а фактически, будучи возведенной в догму, означала увековечение духовной изоляции Китая от всего остального мира.
198
В старом Китае считалось хорошим тоном, если женщина из аристократической семьи умела писать стихи. История свидетельствует также, что поэтическим даром обладали многие знаменитые куртизанки.