Сюэр и Чжаоэр играли, забившись под стол; Сюэчэн рылся в словаре. Позади, в самом удаленном от лампы, полузатененном углу комнаты, на стуле с высокой спинкой, Сымин увидел жену: на ее безжизненном, одеревеневшем лице с невидящими глазами не было никакого выражения.
– Надраить… Бесстыдники…
Еле слышно прозвучал у него за спиной голос Сюэр, однако, обернувшись, он не заметил ни малейшего движения – только Чжаоэр терла пальчиками лицо.
Не зная, куда деваться, Сымин потушил свечу и вышел во двор. Прохаживаясь взад-вперед, он опять, забывшись, разбудил курицу с цыплятами – пришлось ступать осторожнее и держаться подальше от курятника. Наконец из столовой лампу унесли в спальню. Он видел, как лег на землю лунный свет, укрыв ее белым покрывалом без единого шва, а среди облаков – как блюдо из яшмы без малейшей щербинки – показалась луна.
На душе было тоскливо: он чувствовал себя таким же горьким, бесприютным сиротой, как та почтительная девушка. В эту ночь он заснул поздно.
Однако наутро мыло пошло в дело. Поднявшись позже обычного, Сымин увидел, как жена, склонившись над умывальником, трет себе шею; за ушами вздымалась густая, высокая пена – никакого сравнения с жиденькой, белесой пеной от мыльного корня, которым она до этого пользовалась. С той поры от жены Сымина постоянно исходил неуловимый запах, похожий на оливковый. Полгода спустя он сменился другим – этот, по словам свидетелей, напоминал уже аромат сандалового дерева.
Март 1924 г.
Напоказ толпе[199]
На одной из улиц самого лучшего района в западной части города в это время дня было совсем тихо. Пылающее солнце стояло еще невысоко, но песок на дороге уже ярко сверкал, томительный зной наполнял воздух; лето было в самом разгаре. Собаки брели, высунув языки, и даже старые вороны на деревьях разевали клювы, с трудом дыша. Правда, издалека доносился резкий стук медных чарок друг о друга, напоминая о компоте из чернослива и вызывая даже иллюзорное ощущение прохлады. Промежутки между этими ленивыми металлическими звуками делали тишину еще более глубокой. Слышен был только топот ног, – это безмолвные рикши словно стремились поскорее убежать от жгучего солнца над их головами.
– Горячие пирожки с начинкой! Только что с пару… – кричал толстый мальчишка лет одиннадцати – двенадцати, стоявший перед лавкой у дороги, сощурив глаза и скривив рот. Голос его, уже охрипший, был словно усыплен этим длинным летним днем. На старом поломанном столе, подле которого стоял мальчишка, лежало двадцать – тридцать круглых пирожков с начинкой, совершенно холодных.
– Ээ-й! Пирожки с начинкой, горячие…
Вдруг, словно мяч, брошенный с силой об стенку и отскочивший от нее, он перелетел на другую сторону улицы. У телеграфного столба, как раз через дорогу, остановились двое. Один был полицейский в светло-желтой форме, с шашкой на боку, лицо у него было желтое и худое. В руках он держал веревку, второй конец которой был пропущен под мышками человека в голубом холщовом халате, поверх которого была накинута белая безрукавка. Новенькая соломенная шляпа с опущенными полями затеняла ему глаза. Толстый мальчишка был маленького роста, и когда он поднял голову, то как раз встретился взглядом с этим человеком, но ему показалось, что тот смотрит на его голову. Мальчишка отвел в испуге глаза и стал смотреть на белую безрукавку с большими и маленькими иероглифами, написанными в ряд.
Тотчас же образовался полукруг зрителей. А когда к ним подошел еще лысый старик, то пустого места оставалось уже немного, и его тотчас же занял наполовину обнаженный высокий толстяк с красным носом, после чего образовался круг.
Этот толстяк так раздался в ширину, что занимал место двоих, поэтому вновь подходившим оставалось довольствоваться вторым рядом и просовывать голову между шеями стоявших впереди.
Лысый стоял почти напротив человека в белой безрукавке; нагнувшись, он изучал надпись на его спине и в конце концов начал читать вслух: «В-в-в… вос… хм-хм… восемь… и…»
Толстый мальчишка заметил, что тот, в белой безрукавке, внимательно разглядывает сияющую лысину, и вслед за ним посмотрел на нее, но увидел только блеск во всю голову и серовато-белый клочок волос, сохранившийся подле левого уха. Больше ничего примечательного он не заметил. Пользуясь моментом, сзади протиснулась вперед старая нянька с ребенком на руках. Лысый тотчас же испуганно выпрямился, так и не дочитав до конца надпись. Что поделаешь? Он боялся потерять свое место; ему видна была лишь часть лица человека в белой безрукавке: половина носа, видневшегося из-под полей соломенной шляпы, рот и острый подбородок.
199
В старом Китае приговоренного к смерти преступника перед казнью водили или возили по городским улицам для устрашения народа.