– A-а, посмотри! Как красиво!
В проход внезапно просунулась голова в шляпе из жесткой соломы, видимо, принадлежавшая студенту, с чем-то очень похожим на семечко тыквы во рту. Щелкнув челюстями, голова раскусила семечко и отодвинулась назад. Место ее было заполнено очень потным и пыльным эллипсовидным лицом.
Верзила с заграничным зонтиком стал уже злиться и, скосив плечо, хмуро поглядывал на дохлого окуня за спиной. От горячего дыхания, выходившего из такой огромной пасти, при любых обстоятельствах не легко было бы укрыться, а тем более в разгар лета.
Лысый, подняв голову, глядел на четыре белых иероглифа на красной доске, прибитой к телеграфному столбу, словно был очень заинтересован ими.
Толстяк и полицейский, скосив глаза, изучали загнутые крючком кончики туфель старой няньки.
– Здорово! – восхищенно закричали вдруг где-то несколько человек разом. Все поняли, что произошло что-то новое, и головы, как по команде, повернулись туда. Даже полицейский и преступник, которого он держал на веревке, зашевелились.
– Только что с пару пирожки! Ээ-й, горячие… – свесив голову и кивая, словно во сне, протяжно кричал толстый мальчишка на противоположной стороне улицы; по улице молча бежали вперед рикши, словно стремились поскорее убежать от жгучего солнца над их головами.
Все почти уже потеряли надежду, но, к счастью, прочесывая глазами все вокруг, в конце концов увидели, что на дороге, домов за десять с лишним вдали, остановилась заграничная коляска рикши, который упал и, поднявшись, начал растирать ушибленные места.
Круг немедленно распался; все в беспорядке направились туда.
Толстяк, не пройдя и шага, остановился отдохнуть под акацией на краю дороги. Верзила, опередив лысого и того с эллипсовидным лицом, подошел к рикше. Седок по-прежнему сидел в коляске, рикша уже стоял на ногах, но все еще растирал колени. Окружившие их пять-шесть человек, хихикая, смотрели на них.
– Готов? – спросил седок, когда рикша собирался уже тронуться с места.
Тот только кивнул головой и потащил коляску.
Все разочарованно провожали его глазами.
Сначала еще можно было различить коляску рикши, а затем она смешалась с другими, и разглядеть ее было уже невозможно.
На улице снова воцарилось спокойствие; несколько собак, высунув языки, прерывисто дышали, толстяк в тени акации глядел, как быстро поднимались и опускались их животы. Проковыляла из-под тени навеса старая нянька с ребенком на руках. Свесив голову и сощурив глаза, толстый мальчишка протяжно и сонно кричал:
– Горячие пирожки! Ээ-й… Только что с пару…
Март 1925 г.
Почтенный учитель Гао
Весь день, с самого утра, он хватался то за зеркало, то за «Учебник истории Китая»[203], то за «Сокращенное зерцало» Юань Ляофаня[204]. И вдруг почувствовал, что недоволен всем на свете. Такое он испытал впервые. Значит, верно говорят – «все беды от грамоты».
Сначала он подумал, что отец и мать не очень-то заботятся о своих детях. Его родителей нисколько не беспокоило, что он мальчишкой больше всего любил лазить по тутовнику и воровать ягоды. А когда, свалившись с дерева, он разбил себе голову, и не подумали его лечить. Так и остался у него на всю жизнь глубокий шрам над левой бровью. Чтобы хоть как-то скрыть его, он отрастил волосы подлиннее и начесывал их на лоб, делая прямой пробор. Но кончик шрама все же виднелся. И очень портил его наружность. Только бы школьницы не заметили, а то, пожалуй, станут презирать. Он огорченно вздохнул и отложил зеркало.
Затем он стал досадовать на составителя «Истории Китая», который совершенно не подумал о преподавателе. Этот учебник мало в чем совпадал с «Сокращенным зерцалом», и он не знал, как свести воедино то общее и разное, что было в них. Когда же он увидел листок, вложенный в учебник, то перенес свое негодование на преподавателя истории, который в середине учебного года отказался вести курс. На листке было написано: «Начинать с восьмой главы – “Расцвет и гибель династии Восточная Цзинь”»[205].
Это и поставило его в затруднительное положение, ибо его предшественник как раз закончил лекции по эпохе Троецарствия[206], эпохе, которую он знал лучше всего остального. Голова у него была буквально набита такими историческими фактами, как заключение союза о братстве в персиковом саду[207], убийство Сяхоу Юаня Хуан Чжуном на горе Динцзюнь[208], а также рассказами о хитроумных приемах, с помощью которых Чжугэ Лян запасал стрелы[209], трижды приводил в бешенство Чжоу Юя[210], и многими другими. Для лекций о Троецарствии ему не хватило бы семестра. Да и эпоха Тан[211] ему лучше известна, хотя бы по таким эпизодам, как продажа Цинь Цзюнем[212] своего коня. Так нет, он, видите ли, как назло, должен начинать с Восточной Цзинь! Кто бы мог подумать? Он злобно фыркнул и придвинул к себе «Сокращенное зерцало».
203
«Учебник истории Китая» («Чжунго лиши цзяокэшу») – под таким названием в конце XIX в. в Китае было издано несколько учебников современного типа, предназначавшихся для средней школы, один из них имеет в виду Лу Синь.
204
Популярная книга, представляющая собой краткую историю Китая с древнейших времен в изложении Юань Ляофаня (1573–1620) и Ван Фэнчжоу.
206
Эпоха Троецарствия (Саньго) – период с 220 по 280 г., когда на территории Китая были три государства – Вэй, Шу и У.
207
Имеется в виду эпизод о братании трех прославленных героев – Лю Бэя, Гуань Юя и Чжан Фэя, воспроизведенный в первой главе романа Ло Гуаньчжуна «Троецарствие».
208
Эпизод из семьдесят первой главы романа Ло Гуаньчжуна «Троецарствие»; Хуан Чжун – полководец государства Шу; Сяхоу Юань – полководец государства Вэй.
209
Эпизод, воспроизведенный в сорок шестой главе романа Ло Гуаньчжуна «Троецарствие». Чжугэ Лян (181–234) – мудрый советник и прославленный полководец государства Шу; отличался прозорливостью и хитростью.
210
Имеются в виду эпизоды, рассказанные в 54, 55 и 56-й главах романа Ло Гуаньчжуна «Троецарствие». Чжоу Юй (174–218) – полководец государства У. Лу Синь высмеивает здесь «знатока отечественной истории» Гао, который знаком с историей Троецарствия только по одноименному роману.
212
Цинь Цзюнь (VII в.) – известный полководец, участник более чем двухсот больших и малых сражений, человек благородный и прямой.