Когда же грешники вновь возопили, взбунтовавшись против ада, они были объявлены смутьянами, восставшими против людей, осуждены на вечные муки и переселены в самую глубь леса из деревьев-мечей.
И вот люди полностью забрали в свои руки всю великую власть над адом и оказались могущественнее самого дьявола. Потом люди навели порядок. Прежде всего они накормили быкоголового А-пана[232] самой высокой травой, потом подбросили в костер хвороста, наточили ножи, которыми были утыканы горы, отчего ад преобразился и разом исчезли следы былого уныния.
Цветы дурмана мгновенно засохли. Как некогда в прошлом, кипело масло, ножи были острыми, а огонь – жарким; как некогда в прошлом, грешники стонали и вертелись так, что им было недосуг даже вспомнить прекрасный, но потерянный ад.
Это было заслугой людей, но она обернулась бедой для грешников…
Друг мой, да ты не веришь мне. Что ж, ведь ты – человек. Ну, а я пойду, поищу диких зверей и злых чертей.
Июнь 1925 г.
Надгробная надпись
Мне снится, будто я стою перед могильной плитой и читаю вырезанные на ней слова. Похоже, что плита эта сделана из песчаника, она сильно обломана, поросла мхом, и на ней сохранились только отдельные фразы:
«…на грани громких песен и буйного жара – холодно; в небе – бездонная пропасть; в глазах – пустота; спасение там, где нет надежды…»
«…бродячая душа превратилась в большую змею с ядовитым жалом. Не сумев ужалить человека, она ужалила себя и потому погибла…»
«…ступай прочь!..»
Обогнув плиту, я увидел одинокую могилу; там не росли ни деревья, ни травы, могила давно провалилась. Сквозь широкий пролом я разглядел труп с разъятой грудью, из которой было извлечено сердце. Лицо покойника не выражало ни радости, ни печали, оно было серым, точно окутанное дымом.
Изумленный и напуганный, я хотел уйти, но тут заметил обрывки текста и на теневой стороне могильной плиты:
«…вырви сердце и съешь, если хочешь узнать его настоящий вкус. Но рана болит нестерпимо, как тут узнаешь его настоящий вкус?..»
«…когда уляжется боль, съешь его не спеша. Но сердце уже истлело, как же узнаешь его настоящий вкус?..»
«…отвечай! А не то ступай прочь!»
Я хотел уйти. Но труп в могиле уже поднялся и сел: губы его оставались неподвижными, но он произнес:
– Когда я обращусь в прах, ты увидишь мою улыбку!
Я бросился бежать, не смея обернуться, боясь, что он гонится за мною.
Июнь 1925 г.
Дрожь в предчувствии гибели
Мне снится, будто я вижу сон. Где я – не знаю, но передо мной комната в маленьком, наглухо закрытом домике, глубокой ночью. И еще я вижу на крыше густую поросль мха – «черепичной сосенки».
Абажур лампы на дощатом столе только что протерт, и поэтому в комнате очень светло. В ярком свете на рваной кушетке кто-то взлохмаченный, жестокий и грубый, под его тушей – слабенькое тельце. Оно дрожит и от голода, и от боли, и от страха, и от стыда, и от радости. Дряблая, но еще гладкая кожа лоснится; на иссиня-бледных щеках легкий румянец, будто по свинцу размазаны румяна.
Огонь в лампе тоже сжимается от страха. На востоке уже светлеет.
Но в воздухе еще колышутся волны голода, боли, страха, стыда, радости…
– Мама! – кричит разбуженная скрипом двери девочка лет двух, которая лежит в углу комнаты на полу, завернутая в травяную циновку.
– Рано еще! Спи! – отзывается напуганная мать.
– Мама! Я есть хочу, живот болит. Ты дашь мне сегодня поесть?
– Дам. Вот придет торговец лепешками, и мама купит тебе. – Довольная, она еще крепче сжимает в кулаке серебряную монетку, ее слабый голос печально дрожит. Она подходит к дочери, отгибает циновку, берет девочку на руки и переносит ее на рваную кушетку.
– Рано еще, спи! – С этими словами она поднимает глаза и, не в силах что-либо еще сказать, смотрит на небо через прохудившуюся старую крышу.
Вдруг в воздухе вырастает еще одна волна, сталкивается с теми, прежними волнами, кружится, образуя водоворот, увлекая все, и меня в том числе, в пучину, где невозможно дышать.
Я со стоном просыпаюсь. За окном разлит серебряный свет луны, и до рассвета, видимо, еще далеко.
Где я – не знаю, но передо мной комната в маленьком, наглухо закрытом домике, глубокой ночью, и я догадываюсь, что это продолжается прерванный сон, только много лет спустя. В доме и вокруг него прибрано. В комнате – молодые супруги с целым выводком ребятишек. Все они, исполненные презрения и злобы, стоят перед состарившейся женщиной.
232
А-пан – один из обитателей ада; у него бычья голова, копыта, но руки человека. А-пан настолько силен, что может сдвинуть гору.