Отец мой радовался за всех своих детей. И я ликовал: больше не будут меня попрекать моим княжеством. Эх, если бы я знал, сколько разочарований нас ждало впереди!
Между тем наступили холода. Мы больше не ходили на пойму. Клавдия разбирала и взвешивала сухие букетики набранных нами за лето трав, я чертил и считал. Она была беременна и плохо себя чувствовала. А морозы крепчали. Мы поднимались спать на балюстраду, но и там мерзли. Мы понимали, родится у нас малыш, но жить с ним в Круглом доме будет невозможно.
И тут явился избавитель, тот самый архитектор, который спроектировал Круглый дом и его отопительную систему, забыл его фамилию. Он сказал, что печь выложена не по проекту.
Ридигер выделил ему рабочего. Архитектор разломал часть печи, выяснил ошибки в кладке и засучив рукава начал трудиться. Клавдия и я взялись его кормить. Какие-то продукты он привез с собой. А по вечерам мы собирались втроем, и он очень интересно нам рассказывал, как участвовал в гражданской войне, как учился на рабфаке и в вузе. Был он идейным коммунистом-ленинцем, но чувствовалось, что далеко не все происходившее в стране для него приемлемо.
Наконец настал счастливый день. Печь завалили отборными березовыми дровами и затопили. Все волновались: пойдет ли по трубам в комнаты тепло да как греет печь? Мы открыли в полу фанерную крышку, и из отверстия подул животворный теплый воздух. Я поставил рядом сушить валенки. Радоваться бы надо. Значит, сможем жить в Круглом доме с будущим малышкой!
Мы позвали архитектора обедать, тут в дверь постучали. А надо сказать, что жили мы без газет, без радио и ничего не знали, что творится на белом свете.
Вошел рыжий Семен, он вообще никогда к нам не заходил и только что пришел из города весь заиндевелый.
— Слышь, по всему Дмитрову радио гремит, в Ленинграде самого главного убили, — сказал он.
Архитектор вскочил, переспросил: кого убили? Неужели Кирова?
— Да, кажись, такая фамилия, — подтвердил Семен, равнодушно почесывая затылок. — Радио говорит: кто убил, сам партейный.
Архитектор долго сидел молча, потом сказал, что в Смольный любой член партии мог пройти без пропуска, только покажи партбилет…
Он стал с нами прощаться. Мы уговаривали его остаться еще на ночь, по утрам с Опытного поля каждый день отправляется подвода. Он отказался, сказал, что ему крайне нужно в Москву, и пошел пешком. Клавдия и я провожали его до Кончинина. Больше я его никогда не видел, но, думается, он был из тех, кому жить предстояло не более трех лет.
Подведу некоторые итоги:
В 1934 году в нашей стране произошел ряд исторических событий. Изданы новые законы.
7 марта — закон о мужеложстве, карающий до 8 лет.
Погиб в Северном Ледовитом океане ледокол «Челюскин», с конца марта и в первой половине апреля газеты печатали очерки и карты, как спасали пассажиров, как летели спасать летчики. Вся страна переживала, волновались и мои родные, и родные Клавдии.
17 апреля было введено звание "Герой Советского Союза".
16 мая — постановление: с осени ввести школы-десятилетки.
8 июня — закон об измене Родины. Сам перебежчик приговаривался к расстрелу, члены его семьи — к ссылке до 10 лет.
19 июня Москва встречала челюскинцев. Сотни тысяч жителей столицы не по приказу свыше, а вполне добровольно расставились по улицам, махали руками, кричали «ура», и я с Клавдией встречал, махал, кричал. Как все гордились подвигами летчиков![44]
10 июля ОГПУ было преобразовано в НКВД, наркомом стал Генрих Ягода, были организованы «тройки», выносившие приговоры за десять минут.
25 июля — закон об обвешивании и обмане покупателей, сроки давали до 10 лет.
17 августа открылся съезд писателей.
В самом конце ноября были отменены продовольственные карточки.
Все постановления подписывали (вернее, подмахивали) М. Калинин и А. Енукидзе.
Бывшие… бывшие… бывшие
1
1 декабря 1934 года — это важный рубеж в истории нашей страны — до убийства Кирова и после убийства. Уже на следующий день вышел новый закон: обвиняемых в терроризме судить быстро, следствие заканчивать за десять дней, никаких кассационных жалоб не принимать, расстреливать. В том же декабре были напечатаны списки таких обвиняемых: по Ленинграду тридцать фамилий, по Москве тридцать, по Украине тридцать, по Белоруссии пятнадцать.
Как неистовствовали тогда газеты, сколько злобы изливали и на потерявших бдительность ленинградских руководителей, и на классовых врагов всех видов — вредителей, кулаков, духовенство, бывших людей!
44
Был выпущен двухтомник о спасении челюскинцев с многими фотографиями, с восторженными статьями, потом его изъяли из библиотек, иные спасатели оказались врагами народа.