В словах барона слышалась неуместная легкомысленность. Однако ужин закончился, и Лео счел за лучшее оставить последнее слово за старшим собеседником.
Встав из-за стола, барон откланялся.
Лео хотел пойти в библиотеку, будучи уверенным, что пресловутая книга есть и в доме, надо только внимательно поискать, но его внимание привлекла суета слуг. Неожиданно появилась Орсина.
Она ли это? Красота девушки все так же поражала: длинные вьющиеся рыжие волосы, словно с полотен Тициана, лучистые зеленые глаза, осанка, грация… Однако в Орсине появилось нечто степенное; на эту мысль наводили строгий льняной костюм, чулки, туфли на высоком каблуке, классическая сумочка… Орсине вашингтонского периода этот наряд показался бы чересчур продуманным. А может, все дело в достоинстве? Лео переполнили чувства. Он заметил напряжение на лице Орсины, но списал это на дорожную усталость.
Улыбнувшись, Орсина по-европейски поцеловала его в обе щеки.
Ее супруг протянул руку и представился самоуверенным тоном:
— Найджел Макферсон.
— Лео Кавана. Очень рад знакомству.
— Взаимно, — подтвердил Найджел. Высокий, он не утратил привлекательности, даже слегка облысев с возрастом.
Орсина переговорила с Думитру и обратилась к мужчинам по-английски:
— Уже поздно, и у меня нет аппетита. Почему бы нам не выпить, скажем, в библиотеке?
В этот момент в зале появился Эммануил, поздоровался с Макферсонами. Как ни странно, Найджела он принял с искренней теплотой.
Лео надеялся, что пить они будут не кампари. И тут же поправил себя: кампари после ужина не пьют. Эммануил достал из скрытого серванта графин и четыре бокала.
— Это не бренди, — сказал барон, словно прочтя мысли Лео. — Тридцатилетний гватемальский ром. Держу пари, вы такого ни разу не пробовали.
— О, я пил и очень люблю эту вещь, — отозвался Найджел. — У меня в клубе подают нечто подобное, только выдержка — двадцать три года. Черт возьми, дорогая, — обратился он к Орсине, — я рад, что мы здесь. Последние дня два были сущим кошмаром.
— Вы застряли в аэропорту? — спросил Лео.
— Застряли — верно сказано. На посадочной площадке, будто мухи в клей вляпались. Ждали там несколько часов: то садились в самолет, то высаживались. Удружили же нам террористы, а «Бритиш эйрвейз» им только подсобила. Знали бы, поехали на машине — вышло б в два раза быстрее. В следующий раз летим частным рейсом. Ты согласна, дорогая?
— Да, милый, — ответила Орсина. — Думаю, в Болонье было намного хуже.
— Еще бы, черт подери! — сказал Найджел, принимая у Эммануила бокал рома. Барон пожелал всем спокойной ночи и удалился.
Найджел оглядел Лео.
— Орсина говорит, вы блестящий ученый. Это вы учили мою жену говорить по-английски? Мне пришлось поработать над ее американским акцентом.
— Она отлично говорила на английском до нашей встречи, — ответил Лео. — Я, по сути, ничему не учил Орсину. Только нанял и предоставил свободу действий.
— «Свободу действий»?! — Орсина насмешливо округлила глаза. — Я работала в жестких рамках, боясь удариться в солипсизм.[9]
— Со-лип-сизм? — переспросил Найджел.
— Да, дорогой, это такая шутка.
— Прости за педантичность, любимая. Тут столько книг! Должно быть, все из-за них: у меня на книги аллергия.
Встав из неудобного кресла, Найджел подошел к полкам.
— Столько сил потрачено — и все впустую, скажу я вам. Я прочел множество книг и пришел к выводу: все они годятся только на то, чтобы подпереть ножку расшатавшегося стола.
Найджел попытался раскачать мраморный стол, но тот стоял твердо.
— Найджел. — Орсина потянула мужа за рукав блейзера. — Скажи, что ты пошутил. Он пошутил, — заверила она Лео.
Найджелу такое внимание пришлось по душе.
— Пошутил, скажешь тоже! — возразил он. — Я живу как хочу. Фантазии писателей на меня не влияют. Мне интересны финансовые новости и триллеры, но, — тут он заметил полку с томами латинских авторов, — упаси меня Боже от классиков! Я их в школе начитался.
Орсина снова дернула мужа за рукав.
— Да, милая, — отозвался Найджел. — Зачем сидеть, когда можно прилечь? Время спать.
Он протянул руки к Орсине, приглашая встать, обнял ее за плечи, и вдвоем они, пошатываясь, пошли к выходу.
Уходя, Орсина пожелала Лео спокойной ночи. Ему подумалось, что она хочет задержаться в библиотеке с ним. Впрочем, это могло только казаться.
9
Крайняя форма субъективного идеализма, в которой несомненной реальностью признается только мыслящий субъект, а все остальное объявляется существующим лишь в сознании индивида.