Море придает всему Алжиру особый колорит. В какой бы переулок вы ни зашли, оно синеет повсюду между домами, словно следуя за вами. И чем дальше вы уходите от него, а в условиях Алжира это значит: чем выше вы поднимаетесь над портом, рейдом, побережьем, тем больше, шире, ярче становится море.
Отсюда, из гавани, мы и направимся в город, чтобы побродить по его улицам, паркам и площадям, полюбоваться достопримечательностями. Только сначала остановимся у небольшого буфета с забавным названием «Casse une croûte», что в переводе на русский язык означает: «Замори червячка», съедим несколько палочек жаренной тут же на углях баранины, тарелку креветок и гроздь фиников. Теперь пойдем по ступенькам вверх. Справа виднеется старый город с его мечетями и переулками, слева — новые кварталы. Один мой большой друг, географ, всегда очень сердится, когда я вместо научных «восточнее» и «западнее» употребляю столь неопределенные понятия, как «левее» и «правее». Заранее прошу у него прощения, но для наглядности мы все-таки сразу же пойдем «направо» и очутимся на площади, которая именуется сейчас в память героев войны 1954–1962 годов площадью Мучеников. Это большое пространство, расположенное между старыми городскими кварталами и морем, всегда было центральным местом в городе — и при финикийцах, и в древнеримском Икозиуме, когда здесь была построена первая христианская базилика, и особенно в арабском Аль-Джазаире. На этой площади продавали в рабство захваченных пиратами пленников. Их было множество — голландцев и датчан, немцев и испанцев, французов и итальянцев. К началу XVII века в Алжире насчитывалось более 25 тысяч рабов, что считалось признаком экономического благосостояния города. То, что к 1830 году в Алжире оставалось лишь полторы тысячи рабов и всего одна тюрьма, свидетельствовало о его безнадежном упадке. Запряженные вместо мулов в повозки, рабы возили камни для построек, гребли, прикованные к веслам, на галерах. Непокорных отправляли на каторгу, в тюрьмы или внутрь страны к берберским шейхам. Отсюда же в гаремы местных владык поставлялись наложницы.
Можно к случаю вспомнить и красивые легенды, посвященные пленницам пиратов. Так, в испанской книге, изданной в 1737 году, рассказывается о приключениях некой доньи Инес, которую полюбил сам дей. Однако в жизни все было реальнее и суровее.
Много крови видели эти камни — здесь же было место казней и экзекуций. Сожжение, колесование, крючкование стали обычным делом. За попытку бежать отрезали уши, заточали в подземелье. Именно сюда, на площадь, в 1576 году привели из порта Мигеля Сервантеса де Сааведра с чугунным ядром на ноге — знаком рабства. Будущий великий писатель, солдат испанской армии, герой многих морских сражений, возвращавшийся из Неаполя на родину вместе со своим братом Родриго на галере «Солнце», был захвачен в плен пиратами под предводительством арнаута Дали Мами. На этой площади не нашлось покупателя на него — худого, однорукого, со следами ранений, полученных в битве при Лепанто. Надеяться на выкуп почти не приходилось — рекомендательные письма Хуана Австрийского на имя короля Филиппа II, превозносящие воинские доблести Сервантеса, сослужили ему плохую службу: преувеличив знатность пленника, Хасан-паша (сын Хайр ад-Дина Барбароссы, правивший в это время Алжиром) назначил за него непомерно большой выкуп, правда сохранив ему при этом жизнь. В течение пяти лет Сервантес мужественно преодолевал все ужасы рабства, устраивал побеги — себе, но прежде всего другим, скрывался, снова попадал на каторгу и снова пытался бежать — и так до тех пор, пока орден «отцов-искупителей» в 1580 году не выплатил за него положенные дукаты. «И хотя порою, а вернее, почти все время, — писал он позже в «Дон Кихоте», — нас мучили голод и холод, но еще больше нас мучило то, что мы на каждом шагу видели и слышали, как хозяин мой совершает по отношению к христианам невиданные и неслыханные жестокости. Каждый день он кого-нибудь вешал, другого сажал на кол, третьему отрезал уши, — и все по самому ничтожному поводу, а то и вовсе без всякого повода, так что сами турки понимали, что это жестокость ради жестокости и что он человеконенавистник по своей природе»[4].
Печальное пребывание Сервантеса в Алжире оставило заметный след в его творчестве. На алжирских каторгах («баньо») он впервые обратился к поэзии. В рассказе пленника из «Дон Кихота» великий писатель подробно вспоминает о злоключениях человека, который «мог бы ожидать морского победного венка», но «увидел на руках своих цепи, а на ногах кандалы». Людям и событиям этих лет посвящены и многие его пьесы. В пьесе «Алжирские правы» фигурируют и ренегат Леонардо, изменивший своему народу и вере (а не такой же ли ренегат предал Сервантеса, когда он скрывался в гроте Саид-Хасан?), и солдат Сааведра, в образе которого Сервантес представил самого себя, и султан, домогающийся любви наложницы, и юноша Аурелио, высоких нравственных принципов которого не смогли сломить ни жена султана Заара, ни Случай, ни Необходимость. Достоверным описанием трагедии рабства Сервантес как бы призывал испанский народ и испанские власти к освобождению тысяч пленников. Алжирская тема встречается у Сервантеса и в «Алжирских темницах», и в «Султанше», и в «Доблестном испанце». Жизнь Сервантеса в плену хорошо известна по многим документам, в частности по «Донесению» от 10 октября 1580 года, составленному в форме показаний свидетелей в ответ на клеветнические происки доминиканского монаха Хуана Бланко де Паса, обвинявшего Сервантеса в измене и предательстве.
На фасаде Алжирского национального театра до последнего времени висела мемориальная доска, посвященная пребыванию Сервантеса в Алжире, а в районе Хамма на склоне горы сохраняется тот самый грот, в котором он якобы скрывался. Место это отмечено бюстом великому писателю.
Среди пленников, прошедших по площади, были и французский комедиограф Жан Франсуа Реньяр, захваченный в 1678 году по дороге из Генуи в Марсель и описавший это в своем романе «Провансалка», и знаменитый итальянский живописец фра Филиппо Липпи, если верить одной из новелл Маттео Банделло.
С насилием соседствовала религия. В доказательство тому площадь Мучеников окружена старыми мечетями, крупнейшими в городе. Бурная история Алжира не сохранила их первозданной архитектуры, но тем не менее они имеют большую художественную ценность.
Всего к концу XVI века в Аль-Джазаире насчитывалось более 120 мечетей, 32 куббы (часовни) и 12 завий — так называются помещения религиозных братств, сочетающие в себе мечеть, медресе и куббу. Среди мечетей были и очень маленькие, такие, как, например, мечеть Ленивых, получившая свое название оттого, что каждая молитва в ней начиналась на час позже обычного, и большие соборные, или пятничные, мечети вроде старейшей Джамаа аль-Кебир, где по пятницам молитву служил сам муфтий и где все мусульманские праздники отмечались с особой торжественностью.
Архитектура средневекового Алжира, как яркое отражение социального и этнического развития страны, очень своеобразна. К XVI веку в ней уже образовалось несколько пластов — берберский, арабский, испано-мавританский. И вот теперь формировался новый стиль — турецкий. Население Аль-Джазаира состояло из многих этнических групп, каждая из них привносила в искусство строительные приемы и художественные образы своей страны. Турки насаждали свою, османскую архитектуру. Морские пираты, среди которых было немало европейцев, питали склонность к итальянскому искусству. Кроме того, они привозили в Аль-Джазаир мрамор, мозаику, венецианское стекло, изразцы, награбленные в Италии и других странах. Бежавшие из Испании мавры, многие из которых поселились в Аль-Джазаире, естественным образом не могли расстаться с высокой техникой и поэтической насыщенностью искусства Андалусии. К тому же мусульманская архитектура уже сама по себе была смешением различных художественных направлений и традиций. Своеобразие этого стиля родилось, как известно, из множества истоков — из Египта были перенесены величественные колонные залы, из Передней Азии — пестроузорчатые поливные изразцы, из Византии — мозаика и мраморная облицовка, из сасанидского Ирана — купола и стрельчатые арки. Квадратные романские башни легли в основу квадратных минаретов, отличающих большинство мечетей Магриба, а полуциркульная арка римской архитектуры в резком, беспокойном мусульманском искусстве, избегающем законченности образов, превратилась в срезанный круг, овал или арки — подковообразные и стрельчатые.