Херонимо взял его на руки и стал нянчить с несказанной отеческой радостью, а когда ребенок, при виде чужого лица, заплакал, он закрыл ему рот бесчисленными поцелуями. Тем временем спустилась чудная ночь, полная дивных, нежных благоуханий, такая серебристая и тихая, какая могла бы пригрезиться только поэту. Повсюду вдоль ручья, орошавшего долину, в блеске лунного сиянья расположились люди и готовили себе мягкие ложа из мха и листьев, чтобы отдохнуть после столь мучительного дня. И так как несчастные горько сетовали, — один, оплакивая утрату дома, другой — жены и ребенка, третий — потерю всего, — то Херонимо и Хосефа потихоньку удалились в более густую заросль, дабы не оскорбить кого-либо тайным ликованием, наполнявшим их сердца. Они нашли великолепное гранатное дерево, широко раскинувшее свои ветви, увешанные душистыми плодами, на вершине которого сладострастно заливался соловей. Здесь, у самого ствола, опустился Херонимо, в его объятиях покоилась Хосефа, держа на руках Филиппа; так отдыхали они, закутавшись его плащом.
Тень дерева с ее изменчивыми бликами уже сошла с них, и лунный свет поблек с появлением утренней зари, прежде чем они заснули. Ведь у них были неисчерпаемые темы для разговоров — и о монастырском саде, и о темницах, в которых они были заключены, и о том, что они выстрадали друг за друга; и их очень трогало, когда они думали, сколько горя должно было излиться над миром для того, чтобы они были счастливы. Они решили тотчас же, как прекратится землетрясение, отправиться в Ля-Консепсьон[2], где проживала близкая подруга Хосефы, и, заняв у нее, как они рассчитывали, немного денег, сесть на корабль и переехать в Испанию, где проживали родственники Херонимо с материнской стороны; там они предполагали счастливо закончить свои дни. Затем, среди бесчисленных поцелуев, они заснули.
При их пробуждении солнце стояло уже высоко в небе; они увидали неподалеку от себя несколько семейств, занятых у костра приготовлением небольшого завтрака. Херонимо стал раздумывать о том, как бы ему достать пищи для своих, когда к Хосефе подошел молодой, хорошо одетый человек с ребенком на руках и скромно спросил ее, не покормит ли она грудью бедного малыша, мать которого лежит, раненная, там, под деревом. Хосефа несколько смутилась, узнав в нем знакомого; но когда, неправильно истолковав ее смущение, он добавил:
— Всего несколько минут, донна Хосефа, — ребенок с самого того мгновенья, которое всех нас повергло в несчастье, ничего не ел, — она сказала: