В объективной части настоящего диптиха мы еще увидим весь смысл этих косо направленных ударов, все коварство намеренно вкрадчивой обработки. Эта психология лезвия уловлена здесь Жоржем Блэном в ее глубинно вероломном характере. Вырезая из ветки ивы свистульку, ребенок, хотя и по-детски, уже предается человеческому коварству. Воздействуя на материю, он даже проявляет зачастую скрытую черту неискренности. В действительности если в человеческих отношениях неискренность почти всегда носит защитный характер и почти всегда мрачна, то здесь неискренность наделяется наступательным и агрессивным, счастливым, активным, салическим смыслом.
Не следует удивляться тому, что столь активный психологический опыт переживается в таких несходных сферах. В несколько преувеличенно синтетической форме Жорж Блэн резюмирует уроки естественной и материальной криптографии надреза:
Сладострастие при надрезе в значительной своей части следует свести к удовольствию, каковое мы испытываем при преодолении объективного сопротивления,– к радости быть или орудовать крепчайшим инструментом, действовать в направлении наиболее тупого выступа и запечатлевать свой замысел в покоряющейся материи. Таков ослепляющий империализм резьбы по самым крепким материалам, осуществляемой плугом, алмазным резцом, кинжалом или зубами.
Мы прекрасно ощущаем, что все функции подобного текста можно получить лишь с помощью материального анализа. Наша жизнь заполнена любопытным опытом такого рода, опытом, о котором мы умалчиваем и который вызывает у нас в подсознании нескончаемые грезы. Бывают столь своеобычные субстанции, что, разрезая их тонким лезвием, познаешь какую-то новую агрессивность. Стоит лишь подумать о четком и дрожащем ножевом разрезе желе, прекрасной плоти, которая не кровоточит… Может быть, поэтому стойкий и чистый Аксель, герой Вилье де Лиль-Адана[43] угощал своего гостя кабаньим окороком с гарниром из айвового варенья?
Эта материя для садизма в тарелке, эта материя, заставляющая грезящий нож работать под удобным предлогом, – такова материя бессознательного, которую предстоит специфицировать материальному психоанализу. Если мы уделим малую толику внимания материи и ее многообразным формам, то увидим, что такому психоанализу надлежит провести значительную работу. А в нашем непритязательном эссе мы можем привести лишь конкретные примеры.
Теперь перейдем к кратким замечаниям о реальной обработке материи.
Если мы пожелаем сделать небольшой синтетический обзор человеческого труда, то именно при ссылке на обрабатываемые материалы можно получить наиболее уверенные гарантии того, что мы не упустим ни одного из его свойств. В частности, классификация инструментов по их форме, освященной продолжительным употреблением, не дает хорошей возможности для изучения технического прогресса. Такой специалист, как Леруа-Гуран[44], признал всю ненадежность хронологии доисторических инструментов по их устройству. Он считает, что «материя обусловливает всякую технику», первобытная этнология проясняется в следующей классификации:
1. Стабильные твердые тела – камень, кость, древесина.
2. Полупластичные твердые тела – получающие пластичность при нагревании (металлы).
3. Пластичные твердые тела – достигающие твердости при сушке – керамика, лаки, клеи.
4.Гибкие твердые тела – кожи, нити, ткани, плетеные изделия[45].
Сталкиваясь с такой массой субстанций, которые вызывают интерес для обработки, мы видим всю значимость этой проблемы для материалистического анализа труда, стремящегося дойти до изначальных – и столь различных – интересов. Научная эра, в которую мы живем, отдаляет нас от материальных априорностей. В действительности техника создает определенные материалы, соответствующие строго определенным потребностям. Например, чудесная индустрия пластических масс предлагает нам сегодня тысячи материалов с должным образом обусловленными характеристиками, утверждая господство подлинно рационального материализма, изучением которого мы займемся в другой работе. Но проблема примитивного труда состоит совсем в ином. Здесь внушение производит сама материя. Кость и лиана – твердое и гибкое – стремятся соответственно пронзать и связывать. Игла и нить продолжают намерение, вписанное в эти материалы. Когда же возникают ремесла, в которых участвует огонь – плавка руд и литье,– феноменология противления неожиданно усложняется. И даже начинает казаться, будто мы присутствуем при инверсии феноменологии. Действительно, с помощью огня сопротивляющийся мир как бы покоряется изнутри. И теперь человек придает побежденному металлу крепость литейных форм. Резка твердого тела и формование тела мягкого посредством его затвердевания предстают здесь в диалектике, которой свойственна материальная отчетливость, в диалектике, опрокидывающей все бергсонианские перспективы[46]. Итак, причастность рабочего-металлурга металличности имеет значительную глубину. Мы еще встретимся с ней, когда будем изучать материальное воображение металла. А здесь – лишь слегка ее отметим, чтобы продемонстрировать весь диапазон проблем материальных образов. Пока мы хотим заниматься лишь непосредственной феноменологией и учитывать лишь первый аспект сопротивления, изначальную твердость.
43
Вилье де Лиль-Адан (1838–1889)– франц. писатель, названный Реми де Гурмоном «Шатобрианом символизма». Пьеса «Аксель», написанная в 1872г. и опубликованная в 1885–1887гг., именовалась «символистской» Библией.
44
Леруа-Гуран, Андре (1911–1986)– франц. антрополог и историк первобытного общества. Возглавлял важнейшие археологические раскопки во Франции. Несколько работ посвятил этнологии техники – «Человек и природа» (1936), «Человек и материя» (1943), «Среда и техника» (1945). В книге «Жест и слово» (1964–1965) предложил свой анализ аналитического мышления доисторического человека. Другие важнейшие труды – «Религии доисторической эпохи» (1964), «Предыстория западного искусства» (1965).
46
Башляр хочет сказать, что Бергсон (например, в «Творческой эволюции»), анализируя трудовую деятельность человека, приписывал решающую роль формальному воображению, пренебрегая воображением материальным.