Савелий возликовал, примерещилось, наверно, что всех своих конкурентов одним махом на лопатки опрокинул. Прежде сутки молоко отстаивал, чтоб сливки получить, и посуды сколько надо было, а тут — несколько секунд — и сливки! Для него сепаратор, как в Сибири драга, что золотой песок намывает. Потечет в карман золотишко…
Сделал дело, мне бы уходить, а я все оторвать глаз от сепаратора не могу. Очень мне цилиндр понравился. Ну готовая оболочка для бомбы, хоть сейчас начиняй!
Обнял я Савелия. Он глаза таращит, не поймет никак, с чего меня радость обуяла. А я идею за хвостик схватил, держу, не выпускаю. Архимедом себя почувствовал, который обещал Землю сдвинуть, если точку опоры получит.
Хлопнул я Савелия по плечу — и в дверь! Он что-то кричал вдогонку, кажется, ужинать звал. Какой ужин?! Скорей в Москву!
Всю дорогу только о сепараторах и думал. Вспомнил молочную лавку в Полуэктовом переулке, рекламный щит:
«БРАТЬЯ БЛАНДОВЫ[1].
МОЛОКО.
МАСЛО.
СЛИВКИ.
ПРОСТОКВАША».
Братья Бландовы… Сколько молочных лавок у них по Москве? Их по вывескам за версту узнаешь. На одной — голова буренки с белыми пятнами на морде, из наклоненного бидона молоко льется, на другой — головешки сыра с ноздреватым надрезом…
Ну, думаю, молочные братья, не миновать вам встречи с Михаилом Петровичем Виноградовым. С детства не любил молока, но… ничто не вечно под луной. Надо — и молоко полюбишь!
Чует мое сердце, что без Бландовых не обойтись, а как подобраться к ним — не соображу. С этим и явился к Павлу Карловичу.
Стали мозговать вместе. Я вслух рассуждаю, рассказываю, он на клочке бумаги пером водит, молчит.
— Простите, — говорит, — отлучусь на минуту.
Принес том Брокгауза и Ефрона, вслух прочитал о сепараторах. Узнали мы, что есть сепараторы с тарелочками; в стокгольмском, например, двадцать этих тарелочек, чистить их муторно; есть сепараторы, где тарелочки заменили усеченной пирамидой с боковыми дырочками. Всем они хороши, да производительность у них маловата.
Павел Карлович хитро улыбнулся:
— Поэксплуатируем эксплуататоров?
Я киваю. Поэксплуатировать не прочь, а как это сделать?
— Даю опять черновик, — говорит. — Представьте Бландовым проект без тарелочек, и пусть производительность будет выше, чем у стокгольмских, да стоимость наполовину меньше. Тот не купец, кто на такую наживку не клюнет. Закажите цилиндров тысячи три для начала…
— А потом, — испугался я. — Не изобрету же я такой идеальный сепаратор.
— Не изобретете, — согласился Павел Карлович. — Вас постигнет неудача. Даже Бландовы поймут, — не каждый день рождаются Кулибины. Ну, не вешать же вас за это. И цилиндры не выбрасывать же! Придется выкупить.
Он сочувственно кивнул и развел в стороны руки: что поделаешь?..
Все получилось как по писаному. Бландовым я закрутил мозги чертежами, разговорами о, разных видах сепараторов. Чертежи для них, как китайская грамота, а слово «выгода» хмельнее вина. С моей легкой руки карусель завертелась, потекли на заводы заказы.
Хуже всего со своими вышло, с бомбистами. Собрались как-то, я — как гром среди ясного неба: не судите, что мог — сделал, теперь сами потрудитесь. У меня дети, жена, мне и спокойно пожить хочется, иду к братьям Бландовым, молочка попью, сырок пожую. Прощайте!
Коля Яковлев вскочил как ужаленный, ко мне рванулся, думал, с ног собьет или в горло вцепится; нет, отвернулся, спиной стал, застыл у окна. Меден, латыш, мой самый близкий соратник, накануне взрывчатку испытывал, у него смесь из-под рук полыхнула, чуть без глаз не остался, а он белобрысый, светлоглазый… В его комнате — в общежитии Высшего технического училища — мы почти все эксперименты проводили. Подойдешь, бывало, к двери № 76, три раза постучишь и слышишь голос:
— Вы ко мне?
Латышский акцент в голосе. Меден открывать не спешит, ждет ответа:
— Семьдесят шестая?
Меден выдержанный, не в пример Яковлеву — тот быстрее пороха вспыхивает. И на этот раз Меден не изменил своей натуре: как сидел за столом, так и остался сидеть, не шевельнулся, промолчал, только посмотрел на меня, аж тошно стало…
В одну минуту умер я для них. Был — и не стало. Вычеркнули. Преображенского на улице встретил, так тот на меня, как на дерево, глянул, брезгливо тряхнул рыжими патлами, мимо прошел…
Я утешал себя: мол, неважно, кем слывешь; важно, чем живешь. А на душе все-таки паскудно было.
Настал час и с братьями Бландовыми ссориться. Собрал я сепаратор, начали испытывать — ни к черту не годится. Там течет, здесь заклинивает. Детали с заводов поступили, деньги вложены. Одних металлических оболочек три тысячи — гора!