— Да, княгиня, да, я поведу полки, на Киев!
— Так поторопи же своих бояр, Святополк, слышишь?
— Слышу, княгиня.
Он забегал по избе, заговорил быстро, лихорадочно:
— О князь Владимир, ты ещё узнаешь меня, узнаешь! И тебе не удастся убить меня так же коварно, как ты убил отца моего, князя Ярополка.
И засмеялся громко, истерично. Потом неожиданно сник, спросил удивлённо:
— Отчего же не идут бояре? Я заждался их!
Улёгся на полати, затих. Марыся присела рядом, провела кончиками пальцев по его лицу. Рука у неё горячая и голос нежный, успокаивает:
— Ты будешь великим князем, будешь…
Близилась к концу первая половина 6523-го лета… Отцвели сады, и налилась соком перезимовавшая под снегом рожь, по оврагам и перелескам буйно росла трава, а реки, вдосталь напоенные вешней талой водой, ещё не обмелели под жарким солнцем.
Сельцо Берестово избами прилепилось к холму, на котором возвышается обнесённый изгородью старый княжеский дом с постройками. При доме не менее старый, неухоженный сад. Но князь Владимир любит это маленькое сельцо. Здесь прошло детство, Берестово напоминает ему о матери, рабыне Малуше. Княгиня Ольга сослала сюда свою ключницу за то, что она осмелилась стать женой князя Святослава.
Оттого что в жилах Владимира текла кровь раба, киевские бояре долго не хотели признавать его своим князем. Оружием он сломил их упрямство. А когда полоцкая княжна Рогнеда бросила ему дерзко: «Не хочу разуть робичича»[73]. Владимир не простил ей такого. Идя из Новгорода на Киев, он взял на щит Полоцк и, убив её отца и братьев, силой сделал Рогнеду своей женой.
Ныне в Полоцке княжит внук Рогнеды и Владимира, молодой князь Брячислав.
Приложив руку к стволу ветвистой яблони, князь Владимир разглядывал сельцо. Многие избы пришли в негодность, покосились, солома на крышах потемнела, сползла, оголив стропила.
Редко доводится бывать здесь Владимиру, недосуг, бот и дорога тоже зарастает, не видно на ней колёсного следа.
Владимир прищурился, напряг зрение.
— Кому это быть? — не поворачивая головы, спросил у стоявшего за спиной отрока. — Видишь, никак, едет кто-то!
У отрока глаза молодые, зоркие, ответил бойко:
— Не иначе возок архиерея Анастаса!
— Неужели Анастас жалует? К чему бы? Видать, неспроста, — удивился Владимир. — В таком разе неси скамьи.
Пока возок ехал, отрок притащил две скамьи.
Владимир махнул рукой:
— Теперь поди прочь.
Возок подкатил к воротам, ездовые остановили лошадей. Поддерживаемый дюжим монахом, архиерей подошёл к князю, уселся, долго отдыхал, прикрыв веки. Владимир не мешал ему. Наконец Анастас открыл глаза, тяжело вздохнул.
— Дорога-то не близкая, и мы с тобой, Анастас, не молодцы. Так чего трясся сюда, сказывай?
— Верно речёшь, князь, душа моя стареет. Стар ты, князь, и скоро ответ держать будешь перед Богом…
— А нам вместе с тобой перед ним стоять, — насмешливо перебил его Владимир и затеребил белую бороду.
Анастас недовольно встряхнул головой:
— Всяк за свои вины на Господнем суде ответчик. Не хочу, чтоб ты, князь, отягощал их.
— Чем же?
— За что Святополк муки терпит?
— Всяк своему стаду пастырь, архиерей, — оборвал Анастаса Владимир.
— Освободи безвинного Святополка, вороти в Туров. Не держи гнева, и Господь простит те твои прегрешения.
— Моим прегрешениям я первый судья. Что же до Святополка безвинного, как ты, архиерей, сказываешь, то ведомо ли те, что его тесть, Болеслав, мыслил Червень порушить?
— О том слышал, но Святополка не виню. Не по его наущению ходил Болеслав на Русь.
— Про то дознаюсь. Со Святополком же сам говорил. Злобствует он, подобно гаду ползучему, и нет у меня к нему веры.
— Без веры в ближнего как жить можно, князь Владимир? — в голосе архиерея строгость и торжественность.
Владимир не успел ответить, как в ворота въехал княжий тиун боярин Никула. Лихо соскочив с коня, кинул повод гридню, заторопился к сидевшему Владимиру.
Никула юркий, маленький, и голос тонкий, пищит, ровно комар. Отвесив поклоны Владимиру и архиерею, выпалил одним духом:
— Недобрая весть, княже, новгородцы дань платить отказались.
— Что? — гневно спросил Владимир, и седые, косматые брови сошлись на переносице. — Ведомо ли о том Ярославу?
— Вестимо, — склонил голову Никула.
— Сие и разрешило наш с тобой спор, Анастас! — Владимир порывисто поднялся, повернулся к архиерею: — Нет, не будет у меня для Святополка прощения. Вели, Никула, готовить возок, в Киев поеду, поведу рать на Новгород, пусть не мнят себя новгородцы выше Киева. — И, побледнев, покачнулся.