Гридни подскочили, не дали упасть. Осторожно повели в горницу.
К вечеру князя Владимира не стало. Жизнь покинула его быстро и легко.
В полночь гроб с телом привезли в Киев и установили в Десятинной церкви.[74]
Боярин Горясер хоть и в летах, а всё ещё статный и красивый, прибежал, запыхавшись, к Святополку, нашумел на караульного:
— Почто князя взаперти держите! — И распахнул настежь дверь избы: — Выходи, княже, Владимир преставился!
Святополк с полатей подхватился, от радости куда речь дел ась. Стоит столбом в одних исподних портах и рубахе.
— Поспешай же, княже, боляре ждут тя! — потащил его за руку Горясер…
Затемно в Десятинную церковь народу набилось, гридни стороной держатся, бояре тоже. Пришёл и Святой полк, остановился у гроба. Лежит Владимир что живой. Свечи горят тускло, и кажется Святополку, что вот сейчас откроет Владимир глаза, глянет строго. И от такой мысли Святополка озноб пробирает. Тут ещё за спиной шепчутся:
— Вишь, как Святополк рад. Не ему мыслил князь Владимир киевский стол передать…
— Что верно, то верно, Борису он предназначался. Ин у Святополка прыти боле.
— Не прыти, а боляре ему опора.
— Не все. Кабы был здесь Борис, ино дело.
Святополк не выдержал, оглянулся, но толпа уже молчала. Скорбные лица не на него, на Владимира глядят. Резко повернувшись, Святополк, придерживая накинутый на плечи плащ, выбрался из церкви.
Светало.
У выхода князя поджидали гридни. Один из них подвёл коня, поддержал стремя. Усевшись в седло, Святополк с места взял в рысь, поскакал из города…
В Вышгороде, в хоромах Путали собрались Горясер да Тальц с Еловитом. Бояре как были с дороги в шубах и высоких собольих шапках, так, несмотря на теплынь, и расселись по лавкам, ждали, тревожились. То и дело хозяин прислушивался, наконец сказал:
— Не случилось бы чего. Гора[75], она примет Святополка, но не взропщет ли люд?
Сидевший напротив Еловита Тальц ответил:
— Не люда, дружины опасаюсь.
— Что верно, то верно, — поддержал его Еловит. — Воротится Борис с дружиной, тогда и люд за ним потягнет. Ко всему еж ли ещё Александр Попович из Червеня прибудет, жди лиха.
Горясер отмолчался.
За разговорами прозевали приезд Святополка. Увидели его уже входившим в горницу. Святополк хмуро поздоровался, сразу же заговорил о деле:
— Мужи мои старейшие, будете ли вы мне приятели от всего сердца?
Лицо его бледно, борода редкая взлохмачена. Бояре окружили князя, заговорили разом, перебивая один другого:
— Как можешь сомненье держать в нас, княже?
— Готовы за тя и головы положить!
Святополк протянул им руки, заговорил горячо:
— Коли так, то исполните наказ мой. Ты, Путша, и вы, бояре Еловит и Тальц, не говоря никому ни слова, подите и убейте брата моего Бориса. А ты, боярин Горясер, иди со своими людьми в Муром и казни Глеба. Оттуда же воротись в землю древлян и лиши жизни брата Святослава. Не будет мне княжения, покуда живы они. А как покончу с ними, то до Ярослава и Мстислава дойду.
4
Десятые сутки петляет по степи орда Боняка. Десятые сутки висит у неё на хвосте русская дружина. Но Боняк спокоен. Иногда печенежский хан с умыслом задерживает орду, даёт время русским дозорам почти настичь себя, а потом, выждав, когда полки князя Бориса остановятся на ночлег, оторвётся и снова уйдёт далеко вперёд.
Покусывая редкую бородёнку, Боняк хихикает: «Конязь Борис щенок, лающий на луну. И воевода у него никудышный. Ничего не стоит обмануть их».
Зная, что русские будут продолжать преследование, хан Боняк велел брату Булану откочевать с вежами далеко в степь. Туда же тайно увезли добычу и угнали полон.
Сам же Боняк заманивал русскую дружину совсем в иную сторону.
На десятые сутки орда подошла к мелкой степной речке. Боняк съехал в сторону, поглядел на реку, потом перевёл взгляд на орду. И без того узкие глаза насмешливо сощурились. Он подозвал тысячника Челибея:
— Хе, надо послать урусов ловить ветер. Как думаешь?
Тысячник, по-бабьи рыхлый, безбородый печенег, не слезая с седла, отвесил поклон:
— У хана мать — лиса, отец — волк.
— Хе, — довольно потёр руки Боняк. — Вели воинам идти водой, да чтоб ни одно копыто не ступало на берег. А как солнце на локоть спустится к земле, орда направится от реки в степь.
74