Зеркало загадок

Блестящая дискуссия между Ньюменом и Арнольдом (1861–1862), более значительная сама по себе, чем ее участники, четко выявила два основных способа перевода. Ньюмен обосновал буквализм, сохранение всех словесных особенностей; Арнольд – решительное устранение деталей, тормозящих или затрудняющих чтение, подчинение Гомера, в каждой строке отклоняющегося от нормы, Гомеру сущностному или общепринятому, сотворенному из идеологической и синтаксической простоты, Гомеру динамическому и возвышенному. Первый способ доставляет удовольствие тем, что не перестает удивлять даже в мелочах, второй способ – своей единообразностью и основательностью.

Перехожу к рассмотрению нескольких судеб одного и того же гомеровского текста. Меня интересуют факты, сообщенные Одиссеем призраку Ахилесса на берегах киммерийцев, в царстве тьмы (песнь XI). Рассказывается о Неоптолеме, сыне Ахиллеса. Буквалист Бакли передает эту историю так:

Город Приамов разграбили мы, и отправился после,
Долю свою получив и дарами упившись своими,
В край он родимый на судне своем, не пронзенный стрелою,
В жарком бою невредимый, что редко бывает в сраженьи,
Коли на поле кровавом лишь Марс обезумевший властен[75].

Вот буквалистская, но несколько архаизированная версия Бутчера и Лэнга:

Град неприступный Приама разграбив, с добычею дивной
На корабле он отправился в море. Копье миновало
Воина славного, не был он ранен в бою рукопашном:
Много опасностей войны готовят, поскольку Ареса
Гнев безрассудный предела не знает вовеки.

Перевод Уильяма Коупера 1791 года:

И наконец, разграбив дивный край
Приамов, он отплыл, богат дарами,
Не раненный ни дротом, ни копьем,
Хоть на войне безумствующий Марс
Нередко славных воинов пронзает.

Перевод 1725 года принадлежит Поупу:

Божественный венец во славу боя
Возложен на щиты – дымится Троя,
Но скорбь сменил воитель на отраду,
Зане дары несет ему Эллада.
Велик во славе, он, непобежденный,
Ни дротом, ни стрелой не пораженный,
Плывет домой, покуда миновала
Его игра коварного металла.

Версия Чапмена, 1614-й:

И, опустев, пал город разоренный,
А воин поднялся на дивный челн,
Что разными сокровищами полн,
Не тронут ни стрелами, ни мечом,
Хоть воин славный и просил о том,
Поскольку раны – милости войны,
Но не были они ему даны:
В бою отважном ран слепая лихость —
Лишь Марса обезумевшего прихоть.

Наконец, версия Батлера 1900 года: «Едва мы разграбили Приамов город, он погрузил на корабль свою весомую долю добычи и (такова военная удача) отправился домой без единой раны, ибо ярость Марса – лишь дело случая».

Две первые – буквалистские – версии трогают по разным причинам: здесь есть и уважительное упоминание грабежа, и наивное объяснение, что на войне часто ранят, и внезапное соединение бесконечных проявлений хаоса войны в едином боге, и самый факт безумия бога. Радуют также и менее значительные детали: в одном из приводимых текстов имеет место милый плеоназм: «Долю свою получив и дарами упившись своими», в другом – использование условного союза[76] как каузального: «Коли на поле кровавом лишь Марс обезумевший властен». Третий перевод – Каупера – самый невыразительный из всех: он буквален ровно настолько, насколько позволяет мильтоновский размер. Версия Поупа – это особенное явление. Его пышный идиолект (сравнимый разве что с гонгоровским) определяется необоснованной и механической гиперболизацией. Например, одинокий черный корабль героя увеличивается до размеров эскадры. Подчиняясь этому принципу умножения, все строки его текста распадаются на два больших класса. Одни исключительно риторические: «Божественный венец во славу боя возложен на щиты», а другие сугубо визуальные: «Дымится Троя». Риторика и зрелища – в этом весь Поуп. Не менее зрелищен и пламенный Чапмен, однако его перевод носит скорее лирический, а не риторический характер. Батлер, напротив, демонстрирует решимость избегать каких бы то ни было визуальных средств и превращает гомеровский текст в ровную сводку новостей.

Возможно, мой читатель захочет узнать: какой из множества этих переводов является верным? Повторюсь: ни один и в то же время все. Если требуется сохранять верность воображению Гомера и тем невозвратимым временам и людям, которых он себе представлял, то ни один перевод не устроит нас, зато все подойдут для грека, жившего в десятом веке до нашей эры. Если же критерием выступает соответствие Гомеровым целям, то подходит всякий из процитированных мною переводов, кроме буквалистских, все достоинство которых строится на контрасте с современной традицией. Не исключено, что спокойная версия Батлера и есть самая верная.

76

Еще одна черта Гомера – щедрое использование противительных союзов. Вот несколько примеров:

Крикнул еще: «Умирай! а мою неизбежную смерть я

Встречу, когда ни пошлет громовержец и вечные боги!» («Илиада», XXII, перевод Н. Гнедича);

Их родила Астиоха в отеческом Актора доме,

Дева невинная, но в ее терем высокий явился

Мощный Арей и сопрягся на ложе таинственно с нею» («Илиада», II, перевод Н. Гнедича);

На волков кровожадных

Были похожи они, с несказанной отвагою в сердце;

Рвут они жадно на части оленя рогатого, в чаще

Леса поймавши его, а пасти багровы от крови («Илиада», XVI, перевод В. Вересаева);

Зевс пеласгийский, додонский, далекий владыка Додоны,

Хладной вовеки, где селлы, пророки твои, обитают,

Но, своих ног не омыв, они спят на земле обнаженной («Илиада», XVI, перевод В. Вересаева);

Радуйся, богом любимая! Прежде чем полный свершится

Год, у тебя два прекрасные сына родятся (бесплоден

С богом союз не бывает), и их воспитай ты с любовью.

Но, возвратяся к домашним, мое называть им страшися

Имя; тебе же откроюсь: я бог Посейдон-земледержец («Одиссея», XI, перевод В. Жуковского);

Видел я там, наконец, и Гераклову силу, один лишь

Призрак воздушный; а сам он с богами на светлом Олимпе

Сладость блаженства вкушал близ супруги Гебеи, цветущей

Дочери Зевса от златообутой владычицы Геры («Одиссея», XI, перевод В. Жуковского).

Добавляю красочный перевод этого последнего отрывка, сделанный Джорджем Чапменом:

Down with these was thrust

The idol of the force of Hercules,

But his firm self did no such fate oppress.

He feasting lives amongst th’Immortal States

White-ankled Hebe and himself made mates

In heav’nly nuptials. Hebe, Jove’s dear race

And Juno’s whom the golden sandals grace.

(Был призрак там Геракла грозных сил,

Но сам Геракл к Олимпу воспарил,

Где свадьбу учинил с прекрасной Гебой,

Чья белизна и стать – услада неба, —

Она дитя Юпитера с Юноной,

В сандальи золотые облаченной) (англ.). – Примечание автора.