Однако они охотно точили лясы и были не прочь «побалагурить»… Но, даже болтая о том о сем, они строго соблюдали первую здешнюю заповедь: «Не лезь не в свои дела!»
Вторая заповедь заключалась в том, что надлежало почитать Бастид-Бланш самой красивой деревней Прованса, намного более значимой, чем большие деревни Ле-Зомбре или Руисатель, в которых насчитывалось более пятисот жителей.
Как и повсюду, в Бастид-Бланш не обходилось без проявлений зависти, соперничества и даже вековой ненависти, основанной на историях с сожженными завещаниями или несправедливо разделенными между наследниками участками земли, но при любом вторжении извне – например, появлении браконьера из Ле-Зомбре или грибника из Креспена – все жители Бастид-Бланш выступали против «чужака» единым фронтом, готовые с кулаками отстаивать интересы «своих» или лжесвидетельствовать; эта солидарность была настолько крепка, что вся родня Медериков, бывших в ссоре с семьей булочника уже на протяжении двух поколений, по-прежнему покупала у него хлеб, при этом общаясь с ним только знаками и не произнося ни слова. Хотя они жили на холме гораздо ближе к лавке булочника из Ле-Зомбре, но все равно ни за что не стали бы есть «чужой» хлеб на земле своей деревни.
Главным недостатком жителей Бастид-Бланш была патологическая скупость, поскольку у них водилось мало денег. За хлеб они платили пшеницей или овощами, а мяснику за три-четыре отбивные котлеты отдавали то курицу, то кролика, то пару бутылок вина. А что касается «грошей», которые время от времени им удавалось принести с рынка, пятифранковые монетки словно по волшебству куда-то пропадали, а если, опять-таки по волшебству, откуда-то и появлялись, то только тогда, когда в деревню приходили торговцы вразнос и нужно было заплатить за туфли на веревочной подошве, картуз или секатор.
Дело в том, что гаррига[2], единственное, чем они владели, представляла собой сплошное чередование огромных плит из голубоватого известняка, отделенных друг от друга глубокими балками, которые они называли ложбинами, или маленькими долинами, поскольку на дне их то тут, то там встречались островки почвы, чей слой был неглубок, – ее наносило сюда на протяжении веков ветрами или дождевыми потоками. На этих-то островках они когда-то и возделывали свои поля, окружив их оливковыми, миндальными и фиговыми деревьями. Здесь они выращивали турецкий горох, чечевицу, гречиху, то есть такие культуры, которые могут жить без воды, а еще разбили крохотные виноградники, засаженные черным виноградом сорта «жакез»[3], которому удалось пережить эпидемии филлоксеры; а вот ближе к деревне, благодаря ответвлениям от главной трубы, ведущей к фонтану, зеленели пышные огороды и сады персиковых и абрикосовых деревьев; урожай доставлялся на рынок в Обань.
Жили они результатами своего труда: растили овощи, доили коз, откармливали белых свиней в черных пятнах[4], которых резали каждый год, нескольких кур, к тому же добывали дичь, немилосердно браконьерствуя в беспредельном просторе холмов.
Были среди них и богатые семьи, сколотившие состояние ценой всевозможных лишений, которым подвергали себя несколько поколений. Их богатство составляли золотые монеты, спрятанные в потолочных балках, в чугунках, зарытых под цистернами, или в тайниках, устроенных в стенах. К золоту притрагивались лишь в связи со свадьбой или по случаю покупки нового участка земли, примыкающего к уже имеющимся. После чего вся семья удваивала усилия, направленные на скорейшее восстановление накопленного.
Мэра звали Филоксен, сын Клариссы. Сорока семи лет, тучный, похожий на кубышку, с неподражаемыми черными глазами и римским профилем, без бороды и без усов, с волосатыми пухлыми руками, никогда не имевшими дело с киркой, он был владельцем местного кафе. Разрешения на его покупку, как и на занятие торговой деятельностью, он добился вместе с пенсией благодаря полученному на войне ранению. За это ранение (кстати, не оставившее видимых следов), но более всего за то, что получал пенсию, он пользовался всеобщим уважением.
Назвавшись социалист-гуманист-антиклерикалистом, он демонстративно читал на террасе своего кафе газету левого толка «Маленький провансалец» и охотно поносил иезуитов, которые, как всякий знает, ведут Францию к гибели. Таким образом он возглавил местных «нечестивцев», которых, впрочем, было не больше пяти-шести человек, чья деятельность сводилась исключительно к тому, что по воскресеньям утром они пили свой аперитив на террасе кафе, вместо того чтобы пойти к обедне. Тем не менее на выборах в муниципальный совет он всегда набирал большинство голосов – правда, с минимальным перевесом, – потому как о нем все говорили: это «голова», как будто у остальных кандидатов она отсутствовала.
2
3