Немногочисленные исследователи, занимавшиеся вопросом о появлении термина «Орлеанская дева», связывают это понятие с местным культом Жанны в Орлеане (30; 57, 152). Известно, что сразу же после освобождения там стали ежегодно отмечать это событие торжественной процессией; эта традиция сохранилась до наших дней. В начале XVI в. на Орлеанском мосту был сооружен первый памятник Жанне д'Арк (31, 71–72). Орлеан был единственным городом, в котором память о Жанне постоянно поддерживалась и материально воплощалась; естественно, что и само представление о Деве все более ассоциировалось с тем местом, где она совершила свой первый подвиг.
Выше уже отмечалось, что мы не знаем достоверных изображений Жанны. Существует, однако, множество ее позднейших «портретов», которые обладают немалой ценностью с историко-психологической точки зрения, так как дают возможность судить о том, какое представление о героине доминировало в каждую данную эпоху. Особенно интересен в этом отношении так называемый «портрет эшевенов», хранящийся ныне в Историческом музее Орлеана. Его автор неизвестен. По одной версии, этот портрет подарил Орлеану в 1575 г. герцог Анжуйский, будущий король Генрих III, по другой — он был выполнен в 1581 г. по заказу самих эшевенов (членов магистрата). Эти даты, а также надпись на портрете («К портрету Жанны из Вокулера, Орлеанской девственницы») позволяют рассматривать «портрет эшевенов» как самую раннюю иконографическую интерпретацию Жанны в образе Орлеанской девы.
Первое, что обращает здесь на себя внимание, — это чисто светский характер образа. В изображении начисто отсутствуют какие бы то ни было атрибуты, указывающие на божественный источник миссии Девы или мистическую природу изображаемого персонажа. И хотя латинская надпись внизу картины утверждала в самой категорической форме, что Дева была послана для спасения отечества богом, а не человеческим «ухищрением», эта мысль никак не раскрывалась художественными средствами.
На холсте, выставленном в Орлеанской ратуше, первые зрители-горожане видели спою современницу, принадлежащую, судя по костюму, к тому же общественному кругу, что и они сами. Только поднятый изящным жестом меч и плюмаж на шляпе (в то время атрибут мужского военного костюма, символ чести и победы) отличали изображение девушки-воина от обычного женского портрета, причем если меч и шпомаж указывали на воинские доблести Девы, то платочек, который она сжимала в левой руке, подчеркивал ее женскую природу (71, 35, 36). Если принять во внимание, что к этому времени орлеанцы привыкли видеть изображение Девы на памятнике и на городском знамени рядом с Христом, богоматерью и святым покровителем города, то новаторский характер «портрета эшевенов» станет особенно заметным. Этот портрет, так же как и само понятие «Орлеанская дева», с которым он был тесно связан, свидетельствовал о демифилогизации образа Жанны д'Арк.
Признанный в качестве официального портрета героини «портрет эшевенов» сопутствовал «Орлеанской деве» на протяжении всего того периода, когда это выражение употреблялось в качестве главного прозвания Жанны, второго ее имени (71, 36). А этот период охватывает ни много ни мало как почти три столетия. Лишь в середине прошлого века «Орлеанская дева» исчезает с титульных листов книг, посвященных французской героине. Такое длительное существование этого выражения объясняется различными причинами. Здесь — и могущественная власть традиции, и влияние эстетических вкусов барокко, классицизма и романтизма, которые, несмотря на всю свою несхожесть и взаимное отрицание, в равной мере чурались «прелести нагой простоты», тяготея к возвышенному.[1] Главную же причину устойчивости этого прозвания Жанны нужно, по-видимому, искать в том, что, будучи по сути дела метафорой, содержавшей в себе немалый элемент иносказания, неопределенности, даже загадочности, оно как нельзя лучше соответствовало тому донаучному, во многом еще мифологическому этапу в представлениях о героине, конец которому был положен только в 1840-х гг. публикацией основного свода относящихся к ней источников. Именно тогда завершилась демифологизация «Орлеанской девы» и Жанна д'Арк окончательно обрела черты реального исторического лица.
Часто спрашивают: почему мы пишем ее фамилию «на дворянский манер», через апостроф, хотя прекрасно знаем, что Жанна была крестьянкой и не имела никаких прав на «благородную» частицу «д'»? Что это? Дань традиции? Условность? Остановимся на этом вопросе, тем более что в свое время «проблема апострофа» была предметом длительной и бурной полемики.
Современники Жанны писали ее фамилию слитно. Впрочем, они еще вообще не знали апострофа, который вошел в употребление лишь столетие спустя, в середине XVI в. Да и сами частицы «де», «дго», и «д'» вовсе не являлись во времена Жанны обязательным признаком и привилегией дворянской фамилии. Они употреблялись в своем прямом значении предлога («из») и указывали, если речь шла о простолюдине, откуда этот человек родом. В интересующем нас случае фамилия Дарк или д'Арк, которую, кстати сказать, до XVII в. произносили и писали по-разному — и Дар (Dare, Dart), и Тар (Tart), и Дай (Day), и Дей (Dey), — говорила лишь о том, что отец Жанны происходил из семьи, которая жила в некоем Арке — и по более того. Об идентификации этого названия существует большая литература, связанная с горячо обсуждавшимся в свое время вопросом о «национальности» Жанны (т. е. следует ли ее считать уроженкой Шампани или Лотарингии), но для нас в данном случае это неважно. Вспомним, однако, о том, что, когда семья Жанны была аноблирована, ее отец и братья получили от Карла VII новую дворянскую фамилию дю Лис («Лилия»). Это было сделано не только в знак признания заслуг их дочери и сестры перед династией Валуа, геральдической эмблемой которой был, как известно, цветок лилии, но и потому, что с их прежней фамилией никак не связывалось представление о дворянстве. Апостроф в фамилии Жанны встречается впервые в изданной в 1576 г. «Истории осады Орлеана», причем не в самом тексте хроники, где эта фамилия ни разу не упоминается, а в приложенных к нему стихотворении и «Уведомлении читателю» (67). Это вовсе не значило, что анонимный поэт и издатель видели в Жанне дворянку, ибо в самой хронике рассказывалось о ее крестьянском происхождении.
Гораздо сложнее обстояло дело с восприятием социального облика Жанны в XVII–XVIII вв., когда, с одной стороны, уже твердо установилась транскрипция ее фамилии через апостроф, а с другой — сама частица «д'» (равно как и «де» или «дю») приобрела отчетливую сословно-знаковую функцию, стала почти исключительной принадлежностью дворянской фамилии. Видели ли в Жанне дворянку? Трудно сказать. Но вот что любопытно: в богатой иконографии Жанны этого времени (на парижской выставке 1979 г. «Образы Жанны д'Арк» было представлено более 50 «портретов», относящихся к XVII–XVIII вв.) нет ни одного ее изображения в виде крестьянки. Жанну изображали либо в рыцарских доспехах, либо в аристократической женской одежде, либо («портрет эшевенов» и его реплики) в платье девушки-горожанки. Скорее всего в ней видели существо, стоявшее вне сословной иерархии.
Французская буржуазная революция, которая в своих исторических идеалах ориентировалась на античность, мало интересовалась «готической» фигурой Жанны д'Арк, тем более что с этим именем была связана клерикально-монархическая легенда о «спасительнице престола». В наполеоновское время создается нечто вроде государственного культа Жанны д'Арк, который имел вполне определенную антианглийскую направленность.
1
Иногда говорят, что популярности названия «Орлеанская дева» способствовала в первую очередь романтическая трагедия Ф. Шиллера (1801 г.), имевшая оглушительный успех (95, 777). С этим вряд ли можно согласиться. Судя по названиям сочинений, посвященных Жанне д'Арк, это выражение было особенно популярно в предыдущее столетие, а в начале XIX в. оно уже постепенно отмирало. Шиллер по ввел его в широкий оборот; напротив, он сам использовал традиционное словосочетание.