На пути прогресса часто встают и мифы, связанные с биологией. Обычно биологию привлекают для объяснения различий между полами. У животных самца и самку, как правило, определяет их роль в размножении, хотя исключения есть и здесь. Сравнивая себя с животными, мы можем что-то узнать о биологических процессах у живых существ. Но о смысле человеческого бытия биология ничего нам не скажет.
Экзистенциализм предлагает собственный ответ на вопрос, чем отличается человек от всех прочих животных: они действуют инстинктивно, а человек трансцендирует. Де Бовуар во «Втором поле» доказывала, что человек идет на риск, чтобы преодолеть свое естественное состояние, выходит за пределы данных ему обстоятельств и ищет в жизни смысл{46}. (Животные тоже думают, чувствуют, образуют социальные связи, но, насколько нам известно, не умеют философствовать.) Быть человеком – значит деятельно преодолевать факты своего существования так, чтобы создавать смысл.
«Как только мы соглашаемся рассматривать личностную перспективу, в которой тело определяется исходя из понятия существования, биология становится абстрактной наукой»{47}, – писала де Бовуар. Биология задает факты нашей жизни, но не смысл. Смысл рождается из того, как мы живем, что делаем и как поступаем. Мы создаем этот смысл, совершая выбор, будучи обладателями доставшихся нам от рождения половых органов в обществе, где этим органам приписываются определенные ценности.
Биология, разумеется, способна порождать сложности и конфликты между фактичностью и свободой. Физиология то и дело встает на пути к насыщенной жизни и самореализации. В двадцать лет менструальные боли донимали меня так, что в перерывах на работе я сворачивалась в позе эмбриона под столом или на полу в ближайшем туалете. Многим женщинам менструация доставляет если не мучительную боль, то неудобство; роды оборачиваются если не угрозой для жизни, то жестокой пыткой, а кормление грудью если и не изнуряет, то ощутимо выматывает{48}. Тем не менее благодаря развитию технологий, контрацептивам и медикаментам со всем этим удается справляться успешнее. Мне лично, как выяснилось, хватает либо противозачаточных, либо одной таблетки анальгетика раз в месяц, чтобы забыть о боли.
Нас определяет не только вид тела, которым мы обладаем. Важно также, что мы с этим телом делаем и что нам позволено и удается с ним делать. Проблема женщин в том, что значимость нашего тела – значимость нашей биологии – в основном определяют мужчины, чья власть основана на мифах. Мифы, связанные с биологией, часто служат орудием оправдания несправедливости, но основой социальных систем ценностей биология выступать не может.
Еще одним потенциальным мифом, препятствующим подлинности, де Бовуар считает психоаналитические теории. Теория, что женщины думают иначе, поскольку у них «женский мозг», распространена, при всей ее недоказанности, довольно широко. В продвижении этой идеи Симона де Бовуар обвиняет основоположников психоанализа во главе с Зигмундом Фрейдом. Фрейд, как известно, полагал источником множества женских проблем отсутствие пениса (эта мысль гораздо больше говорит о самом Фрейде, чем о женщинах). Фрейд не исследовал ни широкий контекст причин, позволивших мужчинам утвердить свое господство, ни воздействие социоэкономических структур, ни роль выбора и ценностей.
Фрейд и психотерапевт Альфред Адлер описывали детей как существ, которые стремясь идентифицировать себя с отцом или матерью, мечутся между маскулинностью и феминностью. Де Бовуар относит эти теории к мифам и более вероятной причиной детских неврозов у девочек видит другую: они разрываются между стремлением проявлять свободу и быть «хорошей девочкой». Хорошие девочки стараются соответствовать критериям вечной женственности. Хорошие девочки делают, что велено; первыми ни с кем не заговаривают, заботятся о том, чтобы выглядеть привлекательно, держатся скромно и всегда улыбаются.
В перечне мифов, преграждающих путь к подлинности, числится у Симоны де Бовуар и исторический материализм и, в частности, теория homo economicus Фридриха Энгельса. Она состоит в том, что средства производства и, следовательно, обусловленное ими устройство общества и разделение труда между полами зависели от орудий труда (равно как и от материалов и технологий). Соответственно, в каменном веке мужчинам больше подходила охота, а женщинам – работа более мелкими орудиями вроде копалок или приспособлений для плетения. Позже, с появлением плуга и интенсификацией земледелия, некоторые народы поработили Других, чтобы возделывать поля, и установили право частной собственности, позволяющее распоряжаться рабами. Мужчины имели дело с более крупными орудиями, которые приносили больше прибыли, и потому их труд стал считаться более ценным – по поверхностным и ограниченным финансовым меркам, – чем женская работа по хозяйству и забота о семье.