Ту же идею отстаивает и автор одного из самых известных исторических исследований неравенства «Происхождение патриархата» (1986) Герда Лернер. Она относит становление патриархата к процессам, происходившим в период с 3100 до 600 годов до н. э. Неравенство росло с развитием земледелия, утверждает Лернер, по мере того как мужчины получали власть над землей и женским телом (и телами детей) как экономическими ресурсами, которые тогда объединялись с частной собственностью{49}.
Частная собственность и законы о наследовании закрепляли неравенство, принуждая женщин к зависимости от мужчин, поскольку сами женщины почти никаких прав на материальные ценности не имели. Эти законы институционализировали патриархальную семью и представление о женщине как своего рода активе. Со временем кабальные отношения между мужчиной и женщиной стали традицией. Мужчины продолжали трансцендировать – изобретать, созидать, осуществлять, рисковать собой – и превращать эту деятельность в ценности, ассоциирующиеся с мужественностью. Большинство женщин застревали в якобы данной от природы фактичности – необходимости обихаживать и кормить себя и других – и оказывались лишены возможности создавать свою подлинную сущность.
Симона де Бовуар выделяет два основных исторических фактора, которые способствовали изменению положения женщин в XX веке: свободу от непременного участия в воспроизводстве (продолжении рода) и свободу участия в производстве. Технологии свели на нет почти все физические различия между мужчинами и женщинами, касающиеся рабочих задач. Контрацепция предоставила многим мужчинам и женщинам возможность не обзаводиться большой семьей или обходиться без семьи в принципе – хотя в этой области все по-прежнему сильно зависит от культурной и классовой принадлежности. Некоторым привилегированным женщинам можно было не работать, но те, кто зарабатывал наемным трудом, попадали под двойной гнет: право на работу не гарантировало соблюдение трудовых прав. Им платили меньше, поручали скучные рутинные задачи, подвергали дискриминации и сексуальным домогательствам.
Эти тенденции только усиливали господство мужчин над женщинами. Однако де Бовуар доказывала, что такие теории, как homo economicus, поверхностны и абстрактны, поскольку не объясняют, каким образом одних только орудий труда оказалось достаточно, чтобы перейти от коммунитаризма к индивидуализму. Они не объясняют, как именно частная собственность привела к угнетению женщин и почему разделение труда основывалось на подчинении и закабалении, а не на дружбе.
Если физические различия обусловлены биологией, то различия во власти – порождения культуры. Хотя многие считают мужское господство естественным просто потому, что «так было всегда», это мнение является искажением действительности и средством угнетения. Столь же абсурдно было бы утверждать, что люди всегда умирали от болезней, а потому искать способы лечения и изобретать вакцины незачем. Симона де Бовуар призывает правильно понимать глагол «быть» применительно к женщинам в высказываниях типа «женщины [суть] кроткие». «Быть» здесь означает не «должны быть», а «стали»{50}.
Пусть человек не властен над своей биологией, психологией или историей, мы можем (или, по крайней мере, должны иметь возможность) создавать рабочие места и должности, использовать технологии для того, чтобы преодолеть историческое неравенство в области разделения труда. Сводить людей к их фактичности – это угнетение, безнравственность и расчеловечивание. Человеку свойственно желание стремиться за пределы данности. Быть человеком – значит задаваться вопросами о своем бытии, искать причины для него, оправдывать свое существование. Иными словами, трансцендировать.
Фрейдистские теории в большинстве своем сейчас развенчаны{51}. Однако в современной культуре находит отражение множество биологических, психологических и исторических теорий, которые продлевают жизнь вредным мифам и препятствуют подлинности. Юваль Ной Харари в своем бестселлере по версии The New York Times «Sapiens. Краткая история человечества» соглашается с де Бовуар (хотя и не упоминая ее), что ролями, правами и обязанностями мужчин и женщин наделяет культура, а не биология. В то же время он утверждает, что для господства мужчин над женщинами все же должно быть биологическое основание, не отрицая при этом, что свидетельств для такого основания у нас нет.
49
Lerner, Gerda. The Creation of Patriarchy. Oxford: Oxford University Press, 1986: 8, 221. Есть некоторые основания предполагать, что гендерная дискриминация начала проявляться еще в VI тысячелетии до н. э. Частично вдохновляясь де Бовуар, антрополог Марта Синтас Пенья со своей научной группой взяла на себя труд проверить, подтверждают ли тезис Лернер археологические данные. Проанализировав захоронения в Испании возрастом до 8000 лет, они обнаружили, что мужских могил там вдвое больше, чем женских, то есть у женщин было меньше шансов на погребение после смерти. Больше признаков физических травм на мужских останках и больше оружия в мужских могилах указывало на то, что мужчины больше женщин участвовали в насильственных действиях. В наскальной живописи тоже чаще изображали мужчин, чем женщин. Преобладание мужчин в захоронениях и искусстве неолита означает, что в культурном отношении мужчины ценились и почитались больше женщин, а также позволяет говорить о становлении идеологии мужской власти. Если бы гендерные различия были исключительно биологическими, история не знала бы такого разнообразия гендерного неравенства в разных сообществах. Сугубо биологические различия не объясняли бы, почему женщины сейчас, получив больше свободы, добиваются в жизни не меньшего, чем мужчины (Cintas-Peña, Marta, and Leonardo García Sanjuán. “Gender Inequalities in Neolithic Iberia: A Multi-Proxy Approach.” European Journal of Archaeology 22.4 [2019]: 499–522).
51
В одной активно цитируемой статье из Psychological Science за 1996 год доказывалось, что «в пользу всей фрейдовской системы или отдельных составляющих ее догм нет буквально ни одного довода, ни научного, ни из терапевтической практики» (Crews, Frederick. “Review: The Verdict on Freud.” Psychological Science 7.2 (1996): 63–68). Хотя многие по-прежнему возносят Фрейда на пьедестал, в его наследии больше культурно провокационного и умозрительного, чем научного. В своей книге «Фрейд. Создание иллюзии» (2017) Крюс утверждает, что Фрейд был типичным кокаинистом, которого слава заботила больше, чем научная строгость. См. также: Against Freud: Critics Talk Back (Todd Dufresne, 2007). Фрейд и сам не ожидал, что его идеи станут так популярны. Прибыв в 1909 году в Нью-Йорк, он предположительно сказал своему другу и коллеге Карлу Юнгу: «Они не догадываются, что мы несем им чуму» (Lacan, Jacques. Écrits. Trans. Fink, Bruce. New York: W. W. Norton & Company, 1996: 336 [Лакан, Ж. Написанное. Том I / Пер. с фр. А. Черноглазов. – М.: Ad Marginem, 2024]).