Итак, Россию начала XX в. захлестнула волна терроризма. Террор принимал различные формы и угрожающие размеры: никто в империи не мог чувствовать себя спокойно. Эсеры и особенно анархисты добирались не только до высокопоставленных лиц, но и до обычных граждан. Все, кто состоял на государевой службе, находились под угрозой смерти: боевикам не надо было никаких причин для убийства — достаточно было встретить человека в форме. Газеты того времени ежедневно печатали заметки о покушениях, убийствах, взрывах, грабежах, величаемых самими террористами экспроприациями или просто «эксами». Эсеры не гнушались не то что тысячами — десятками рублей, отобранных у честного торговца. Страна жила в постоянном страхе перед всемогущими террористами. Все, кто дерзнул восстать или сопротивляться, уничтожались. Власти были в растерянности и не могли ничего сделать. Еще бы: революционерам помогали и свои, и чужие, властям — никто. Один примечательный момент: у эсеров никогда не было проблем с кадрами, желающие быть террористами стояли в очередь. У полиции таких очередей не было. Кроме того, техническое оснащение боевиков превосходило возможности полиции и было на самом высшем уровне. После событий 1905 г. эсеры имели поддержку не только среди русских состоятельных людей, но и за границей, что им удавалось с блеском. Вот как об этом пишет исследовательница русского терроризма Анна Гейфман: «Далее, меценаты, желавшие поддержать российское революционное движение, предпочитали жертвовать большие суммы денег в пользу не мелких экстремистских группировок или отдельных террористов, а организованной политической партии. Постоянно пополняющаяся партийная казна позволяла эсерам не только содержать своих боевиков, но и широко закупать оружие и взрывчатые вещества для террористических акций. И, наконец, организация разветвленной партийной сети значительно облегчила задачу незаконного ввоза оружия и динамита в Россию из-за границы»[136]. Более того, мастерские по изготовлению бомб были в каждом городе, пособия по терроризму печатались в радикальных газетах и брошюрах, и смастерить самую простую бомбу из консервной банки мог любой школьник.
Революционная истерия, или массовый революционный психоз, достигла своего апогея во время первой русской революции. Казалось, что власть не выдержит. Да и как было выдержать, если образованные, умные, передовые люди того времени «признали этическую и общественную обязанность предоставлять боевикам кров, деньги и документы; некоторые даже предоставляли свои квартиры для хранения оружия и взрывных устройств. В либеральных кругах, куда входили университетские профессора, учителя, инженеры, журналисты, адвокаты, врачи, а также промышленники, директора банков и даже некоторые правительственные чиновники, помощь экстремистам стала признаком хорошего тона»[137]. Карательные органы были деморализованы, лишь отдельные служители порядка проявляли выдержку, мужество и бесстрашие, но их усилий было явно недостаточно для усмирения бандитизма. Чиновники были в отчаянии, решительных мер не было. Дошло до того, что многие полицейские, городовые, пожарные увольнялись, боясь за свою жизнь: их мундир был пропуском на тот свет. Террористы повергли страну в хаос и панику, власти доказали свою несостоятельность. По всей стране грабили и убивали, банки несли миллионные убытки. Очень скоро экспроприация денежных средств перекинулась и на частных граждан: иметь деньги было небезопасно. Все это привело к тому, что само отношение к террористическим актам изменилось: если в XIX в. каждый такой акт был чем-то из ряда вон выходящим, то после 1905 г. они стали повседневной реальностью. Налеты и убийства были столь привычным делом, что газеты открывали целые разделы, в которых шло простое перечисление политических убийств и актов экспроприации. Интересны показатели статистики: только за год, с октября 1905 г. по октябрь 1906 г., боевиками эсеров было убито и ранено 3 611 государственных чиновников, а к концу 1907 г. это число приблизилось к 4 500. В пиках жертв значатся также 2 180 убитых и 2 530 раненых частных лиц, поэтому общее число жертв только этих двух лет составляет 9 000 человек.