— Немцы знают, кого убили?
— Нет, — сказал Сычужный. — Перестрелка была в сумерках, преследовать по болоту они не стали…
— Так. Це добре. Дуже добре.
И задумался Парфеник. На Миколу уже не глядел, чтоб не сбивать мыслей. Накрыл убитого рядном. Ему, командиру, надо' думать о семистах живых, что ждут рассвета, надеясь на Батю и на его штаб.
— Вот что, хлопцы, — сказал Дмитро Петрович. — Поговорим про Миколу. С хорошей криницы и в мороз вода.
Шурка чуть не задремал над своими архивами. Ночь еще только начинается, до четырех ой как далеко… Грешно спать в такую ночь. Шурка полистал дневничок какого-то грамотного фельдфебеля («Честь — это мужское самолюбие», «Отказ от свободы — высшая доблесть солдата», «Зимняя добавка рома в чай с 1.11», «Пуховый платок — 1, коврик теплый — 1», «Наступающий всегда наталкивается на владельца». Фюрер») и вышел в темь.
Как хорошо-то! По земле, заливая траву, лилась, как полая вода, хмарь. Кусты превращались в островки. В тумане запахи становились особенно острыми и свежими. Шурка понимал, что эта ночь может быть его последней ночью, но то была мрачная подсказка ума, а двадцатилетнее сердце опровергало ее всем своим настойчивым, крепким, неостановимым стуком: «Нет, нет, нет!» Туман, небо, деревья, запахи, ведь они неуничтожимы, вечны, как же может кончиться Шурка, в котором все это сходится, живет в едином, совместном, сжатом мире? И разве может исчезнуть Вера? Как могут раствориться в ничто, раствориться беспомянно, навечно, как капля дождя в реке, ее голос, взгляд, дыхание, мысли?
Он очень ждал Веру, Шурка; стоя на месте и впитывая в себя ночь, он бежал навстречу ей, чувствуя себя крепким, решительным и готовым. Весь он был напряжен и тверд. Кто же может остановить его, кто? Кажется, он сумел одолеть страх за себя и за нее и теперь ждал одного, только одного.
Подошел Васько, маленький сгусток великой загадки-жизни, созданное на зимней печи крестьянское дитя. Нет уже той печи, нет той хаты, где стояла печь, и нет той белорусской деревни, к краю которой притулилась хата. Матери с отцом тоже нет. Прошел по селу Борки известный всей Белоруссии 15-й охранный полицейский полк и во исполнение четкого оперативного приказа смел это село, а вместе с ним еще четыре с лица земли. Для назидания. Чтоб не кормили партизан. Словно бы предназначенные самой судьбой в свидетели, уцелели Васько и девяностолетний дед Липак. Как на цедилке остались… И пошли шапковать[5] от села к селу, подальше, подальше от карателей, и, проплутав сотни четыре верст, вышли на партизан; правда, дед Липак чуть-чуть не дотянул.
Знает Шурка отчеты офицеров этого 15-го полка, читал. Штандартенфюрер СС доктор Пифрадер, начальник полиции и войск безопасности Белоруссии, подручный генерального комиссара Кубе, распространял эти отчеты как образцовые.
«Операция проходила планомерно, исключая сдвиги некоторых этапов по времени. На карте населенный пункт Борки показан как компактно расположенное село. В действительности оказалось, что этот поселок простирается на 6–7 км в длину и ширину. Когда с рассветом это было мною установлено, я расширил оцепление и организовал охват села в форме клещей. Благоприятным оказалось, что цель, для которой сгонялось население, до последнего момента была ему неизвестна. На месте сбора царило спокойствие. Команда могильщиков получила лопаты лишь на месте расстрела, благодаря чему население оставалось в неведении о предстоящем. Незаметно установленные легкие пулеметы подавили с самого начала поднявшуюся было панику. Двое мужчин пытались бежать, но через несколько шагов упали. Расстрел начался в 9.00 и закончился в 18.00. Конфискация зерна и инвентаря проходила планомерно. Число подвод оказалось достаточным, так как количество зерна было невелико. Численный итог расстрела: мужчин — 203, женщин — 372, детей — 130. Количество собранного скота: лошадей — 45, крупного рогатого скота — 250, телят — 65, свиней и поросят — 450, овец — 300. Израсходовано винтовочных патронов 786, автоматных — 2496. Потерь в роте не было. Один вахмистр с подозрением на желтуху отправлен в госпиталь…. За командира 10-й роты обер-лейтенант охранной полиции Мюллер».
— Шур, а чего пожевать у тебя нету? — спрашивает Васько, и в голосе его звучат просительные нищенские ноты, нажитые за месяц шапкованья. Словно опомнившись, Васько добавляет хрипло и грубо: — А то, понимаешь, туды-сюды, скучно без этого.
Шурка приносит луковицу, краюху деревенского хлеба; чтоб облегчить обоз, Батя приказал раздать продукты на плечи, ну а хлопцы решили животом нести — совсем легко будет — и прибрали розданное, кроме НЗ. Шурка же запасливый, приберег.