– Ад вы неплохо описали, – заметил Редж.
– Ад здесь, на земле, – сказал певец с длинными, давно не чесанными волосами.
– Это образование довело вас до жизни такой? – спросил Редж – Кстати, что, по-вашему, представляет собой роговая обманка?
– Очень просто. Химическая формула Ca Na (Mg Fe) 4(Al,Fe,Ti) 3Si 6O 22(OH) 2, – ответил гитарист. – Минерал амфиболовой группы, к которой также относится асбест. Название последнего происходит от греческого sbennunai, то есть гасящий.
– Лихо! – Реджа передернуло. – Ради этого стоило учиться.
– Речь не о преисподней, – сказал старик. – Сквозь ад мы уже прошли. Мы ищем выход через очищение огнем.
– Огонь-то у вас скоро погаснет, – сказал Дэн.
– Чем вы живете? – спросил Редж.
– Просим милостыню. Бенедиктинцы тут неподалеку помогают. Молоко по утрам и буханка хлеба из их пекарни нам обеспечены. Еще мы варим суп из съедобных трав.
– И нам пришлось травой питаться, – сказал Дэн, – когда мы шли через Польшу из лагеря. Но у нас выхода не было, а вам, придуркам, я вижу, нравится такая жизнь. Совсем рехнулись.
– Лагерь? Вы, наверно, бывший военнопленный. Мы против насилия.
– Значит, вам нечего защищать, – сказал Редж.
– Защита подразумевает готовность к нападению. Дилис, пора тебе произнести утреннее пророчество.
– Напророчьте конец забастовки на железной дороге, – ехидно попросил Редж.
– Слышите? – девушка подняла вверх грязный палец с обкусанным ногтем. Свисгок, прозвучавший вдалеке, означал, что везут молоко. – Нет, я произнесу пророчество только после того, как поем, не раньше.
– Пошли отсюда, – сказал Дэн, – воняет тут.
– Кто бы говорил, – усмехнулся гитарист.
– Так вы говорите, вам помогают бенедиктинцы? – спросил Редж, прижав к себе Каледвелч.
– Англиканские бенедиктинцы. В трех милях отсюда монастырь, – ответил старик. – Пожалуйста, не просите у них. Это наша кормушка.
Дэн и Редж вышли.
– Если верить карте, которую я запомнил еще со времен школьного похода, где-то здесь должно быть озеро.
– А эти Бенни Дикцы, – спросил Дэн, – те самые, про которых ты в отцовской книжке читал?
– Не совсем. Я не знаю точно, связаны ли они с Монте-Кассино, но не думаю, что на него они имеют право. Он вышел из глубины веков. Пусть туда же и вернется.
– Ну, ты даешь, – сказал Дэн.
Рассвет Великой субботы возвестил окончание тревожной ночи, когда братья подходили к последней на их пути деревушке. Бледная луна садилась за горизонт. На крошечном железнодорожном полустанке в окнах будки станционного смотрителя горел свет. Сонный грузчик таскал молочные бидоны. Поезд уже ушел, по раз движение восстановилось, значит, придет следующий. Дэн и Редж продрогли. Дэна знобило. За полустанком поднимался заросший лесом склон. Хотя Редж и не чувствовал запахов, ему казалось, что пахнет сырой землей и мхом. Птицы еще молчали. «Это там, за холмом». Редж шел впереди. Дэн недовольно плелся сзади. Ноги застревали в мокром валежнике. Вскоре им открылся берег холодного озера. В темной воде таял свет уходящей луны. Дэн вспомнил реки и озера, которые ему довелось повидать во время долгого похода через Восточную Европу.
– Какое же это озеро? Так себе, пруд, – сказал он.
– Не важно. Ты же сам говорил, что мир можно поджечь одним коробком спичек ценою в пенни. Сойдет и это. Главное, вода. Теперь надо произнести последнее слово: «Тогда сэр Бедивер легко поднял меч и пошел к берегу, и там он обернул перевязь вокруг рукояти и…» – Редж запнулся. – Артур говорил о богатырском мече, а ты посмотри на этот, – он выпростал оружие из грязного фартука, – посмотри на этого жалкого ржавого ублюдка. Пора с этим кончать. – Но Редж все еще колебался, зато Дэн был настроен решительно.
– Верно, – сказал он, раскрыв саквояж, выудил из старого армейского тряпья кусок желтого металла и, размахнувшись, кинул его в воду метров на двадцать от берега. Самородок сразу пошел ко дну, как свинец, как золото.
Редж, оторопев, лишился дара речи.
– Ради всего святого, а его-то за что? – промолвил он после долгой паузы.
– Издевательство все это да еще чертовски тяжелая штука. – Дэн был в ярости. – Если это деньги, мне их не надо. Да и не деньги это вовсе. Он все только собирается превратиться в деньги, но почему-то не превращается. Так и подохнугь можно, не дождавшись этих денег. А мне что же, так и таскаться с ним, пока он не станет деньгами? Она хотела, чтоб мы хранили его и лелеяли. А мне он не нужен, к дьяволу его.
Пока Редж приходил в чувство, запели птицы.
– Мы всегда тебя недооценивали, Дэн, – сказал он наконец.
– Гляди-ка, – радостно закричал Дэн, – видел, как рыба плеснула? Эх, жаль, я удочку свою не взял, а то бы сейчас славно позавтракали. Ладно, – сказал он строго, будто отдавая приказ, – теперь ты давай бросай. А потом пойдем к поезду.
Редж ухватил Каледвелч за середину клинка и, размахнувшись, бросил. Каледвелч трижды перевернулся в воздухе и, упав плашмя на воду, легко пошел ко дну.
– Господи, – ахнул Дэн, – ты слышал крик?
– Ничего я не слышал. Ничего похожего. Блеснул, как селедка, и просвистел на валлийский манер. Никаких чудес. Последним волшебником на этой земле был Мерлин. Пошли на станцию, в Манчестер пора.
Попыхивая трубками, мы прогуливались среди созревших апельсинов и мандаринов, аромат которых Реджу был недоступен.
– Так, значит, не появилась из воды рука феи озера в венецианской парче и чуда не случилось? – спросил я.
– Девушка в белом бросилась в озеро от неразделенной любви, и рука ее в последний раз показалась из воды, но ухватиться было не за что, – припомнил Редж старую сказку, – и тогда ветер пригнул к воде ветви осины. Нет, чуда не случилось. Просто канул в воду. Поканал. Аминь. Consummatum est. [76]
– Жалкое отмщение за несметные убийства.
– Доктор был прав. Прошлому отомстить невозможно. Закон здесь не помощник. Правосудие бессильно. Наказание не соответствует преступлению. Между ними – вечность. Лета – вот река прощения.
– К чему это ты?
– Мне нужно было сердцем, всем своим существом прикоснуться к романтическому прошлому, чтобы понять, что это всего лишь железо, ржавое железо. Теперь я должен научиться жить в сегодняшнем мире.
– Вот он перед тобой, сегодняшний мир. – Я не стал добавлять, что и этому миру от прошлого не уйти. – «Здесь вечный бой», – процитировал я кого-то вслед канонаде, доносившейся с учебного стрельбища. – Видел заметку в «Джерузалем пост» про валлийских националистов?
– Да, видел. Идиоты! Собирались похитить новорожденного принца Чарльза. Но здесь-то все серьезно. А ты действительно решил уехать?
– Нельзя же без конца воевать. Тебе, Редж, мирная передышка тоже не повредит. Ты хладнокровно убил врага, стал свидетелем величайшего злодеяния, ты коснулся десницы короля, которого никогда не существовало, и торговал пивом, ты зачал еврейского ребенка. Чего ты еще хочешь от жизни?
Он пожал плечами. Не знал, что ответить. Мне казалось, то, чего он действительно желал, носило характер отрицания: не жить в этом столетии. Или жить вне времени, как мы все этого хотели. Я, например, собирался учить студентов в Манчестере, сменив военный мундир на мантию профессора. Римские развалины, среди которых мы бродили, напоминали о величайших несправедливостях и о невозможности восстановить справедливость в пашем мире. А в цитрусовых рощах, независимо от законов Моисея, поспевали душистые плоды. Жаль только, что Редж не чувствовал их запаха.
Лугано, июль 1987 года