— Ну ладно… Что будем делать?
— Как скажешь… Ты у нас все знаешь, вот и решай.
Ширли тут же наметила план.
— Спускаемся вниз, ты стоишь с пирогами, я подгоняю машину, грузимся и едем. Вызывай лифт и держи дверь.
— А Гэри едет с нами?
— Нет. Заболел его учитель французского. Что-то он все время болеет. Вместо того, чтобы учиться, парень валяется на диване и читает Ницше. У кого-то растут прыщавые балбесы, а у меня, видишь ли, интеллектуал! Пошли, теряем время на болтовню, move on! [5]
Жозефина молча повиновалась.
Через несколько минут коробки были погружены в машину, Жозефина села рядом, придерживая их рукой.
— Взгляни на карту, — велела Ширли, — мы можем как-то объехать авеню Бланки?
Жозефина взяла с пола план и стала его изучать.
— До чего ты медлительная, Жози!
— Это не я медлительная, это ты все время спешишь. Дай мне спокойно посмотреть.
— Ты права. Хорошо, что ты со мной поехала. Я должна спасибо тебе сказать, а не рявкать на тебя.
Вот за что я люблю эту женщину, подумала Жозефина, изучая карту. Если не права — всегда признает ошибку. Она предельно честна. Всегда и говорит, и делает то, что думает. Нет в ней ни лжи, ни фальши.
— Ты можешь проехать по улице Артуа, повернуть на Марешаль-Жофф, а там первый поворот направо, и ты попадаешь на улицу Клеман-Маро…
— Спасибо. Я должна была приехать туда к пяти, а тут они перезвонили и сказали, что надо быть в четыре, иначе я могу засунуть свои пироги куда мне угодно. Это важный клиент, он знает, что я буду его низкопоклонничать.
Когда Ширли волновалась, она делала ошибки, хотя в целом ее французский был безупречен.
— Общество издевается над людьми. Оно ворует у них время, единственную вещь, которой нет цены, которой каждый волен распоряжаться как хочет. Все устроено так, чтобы мы положили наши лучшие годы на алтарь экономики. И что же после этого нам остается, а? Годы более или менее мерзкой старости с ее вставными зубами и подгузниками! Есть в этом какая-то подлость, ну согласись!
— Наверное, ты права, но я не знаю, как это изменить. Тогда уж нужно менять все общество. Некоторые до нас пытались, и результаты были неутешительные. Если ты пошлешь куда подальше своего клиента, он найдет себе кого-нибудь еще, а ты потеряешь рынок сбыта своих пирогов.
— Да знаю, знаю… Я просто ворчу, потому что мне от этого легче! Выпускаю пар… А потом, можно же и помечтать.
Их подрезал какой-то мопед, Ширли выдала длинную тираду английских проклятий.
— Какое счастье, что Одри Хепберн разговаривала не так, как ты! Мне трудно было бы это перевести.
— Откуда ты знаешь? Может, она порой и облегчала душу крепким словцом. Просто этого не пишут в биографии, вот и все.
— Ну, она производит впечатление безупречно воспитанного человека. Ты обратила внимание, что все ее романы кончались замужеством?
— Опять же, так написано у тебя в книжке! На съемках «Сабрины» она крутила роман с Уильямом Холденом, а он был женат.
— Да, но в итоге она ему отказала. Он признался ей, что стерилизован, а она хотела кучу детей. Она была создана для этого. Для брака и детей…
Как и я, тихо добавила Жозефина.
— Да уж, после того, что она пережила в юности, ей только и грезился home, sweet home… [6]
— A-а! Ты тоже удивилась, да? Глядя на нее никогда не подумаешь, что эта нежная хрупкая девочка на такое способна.
Во время Второй мировой войны пятнадцатилетняя Одри Хепберн участвовала в голландском Сопротивлении. Она была связной, проносила важные донесения под стельками туфель. Однажды, когда она возвращалась с задания, ее задержали нацисты и с десятком других женщин повели в комендатуру. Ей удалось сбежать и спрятаться в подвале дома. В ее школьной сумке был только яблочный сок и кусок хлеба. Почти месяц она просидела в обществе голодных крыс, а на дворе уже стоял август 44-го, до освобождения страны оставалось два месяца. Полуживая от голода и страха, она как-то ночью вылезла из подвала и пробралась домой.
— А еще я обожаю историю про самую сексуальную женщину в мире, — сказала Жозефина.
— Что за история?
— После дебюта в Англии ее часто приглашали на вечеринки. А она была девушкой закомплексованной, стеснялась своих больших ног и маленькой груди. И придумала такую штуку: садилась в дальний угол и повторяла про себя: «Я самая желанная женщина в мире! Мужчины так и падают к моим ногам, мне остается только собирать их!» — повторяла, повторяла, и это срабатывало! К концу вечера вокруг нее так и роились мужчины!
— Надо и тебе попробовать.
— Мне?.. Ты что!
— Да, знаешь… ты чем-то похожа на Одри Хепберн.
— Хватит издеваться надо мной.
— Нет, правда! Осталось только сбросить лишние килограммы! У тебя уже есть большие ноги, маленькая грудь, огромные карие глаза и жидкие каштановые волосы.
— Вредина!
— Вовсе нет! Ты же меня знаешь: что думаю, то и говорю.
Жозефина чуть помялась, потом — очертя голову:
— Я приметила одного типа в библиотеке.
Она рассказала Ширли, как столкнулась с ним, уронила книги, расхохоталась, и как между ними сразу возникла некая связь.
— Каков он из себя?
— Похож на вечного студента… Носит шерстяное английское пальто с капюшоном. Такие пальто, как правило, носят вечные студенты.
— Или режиссер, который собирает материал, или кабинетный ученый, или историк, который пишет диссертацию о сестре Жанны д’Арк… Вариантов масса.
— Я впервые обратила внимание на какого-то мужчину с тех пор как… — Жозефина запнулась. Ей все еще трудно было говорить об уходе Антуана. Сглотнув, продолжила: — С тех пор, как ушел Антуан…
— А с тем парнем ты еще виделась?
— Один или два раза. Каждый раз он мне улыбался. Мы не можем поговорить в библиотеке, там это не принято, всем нужна тишина. Переговариваемся глазами. Он красивый, до чего же он красивый! И романтичный!
Они остановились на светофоре, Жозефина воспользовалась этим, чтоб достать из кармана карандаш и листок бумаги.
— Ты знаешь, Одри ведь еще снималась с Гэри Купером… У него какой-то странный английский.
— О, это был настоящий ковбой. Он родом из Монтаны. Он говорил не «yes» и «no», а «yup» и «nope». Человек, о котором грезили миллионы женщин, говорил, как простой работяга! И — не хочу тебя разочаровывать — он был не семи пядей во лбу.
— Вот он там еще говорит: «Am only in film because ah have a family and we all like to eat!» Как бы ты это перевела, чтобы сохранить ковбойскую речь?
Ширли почесала в затылке, нажала на газ, крутанула руль влево, потом вправо, обругала пару водителей, выбралась из пробки и выдала:
— Можешь написать так: «Дык я с энтим кином связался, тока шоб семейство свое прокормить, они ж все кушать хочут». Что-то в этом роде. Посмотри по карте, могу ли я повернуть направо, а то здесь все забито.
— Можешь. Но потом нужно будет опять налево.
— Я не я буду, если не доеду вовремя.
Жозефина улыбнулась. Рядом с Ширли жизнь всегда набирала обороты. Она не считалась с общепринятыми нормами, условностями и предрассудками. Она точно знала, чего хотела, и прямо шла к намеченной цели. Все для нее было просто и понятно. Жозефину иногда шокировала ее манера воспитывать Гэри. Она разговаривала с сыном, как со взрослым, ничего от него не скрывала, даже рассказала, как его отец сбежал сразу после его рождения, и обещала открыть имя беглеца, если Гэри захочется с ним поговорить. Объяснила, что была безумно влюблена, что родила его отнюдь не случайно, что сейчас мужчинам тяжело живется, женщины требуют от них все больше, а у многих силенок нет все это выдержать. Вот они и сбегают. Больше Гэри ни о чем ее не спрашивал.
На каникулы Ширли уезжала в Шотландию. Она хотела, чтобы сын узнал родину предков, выучил английский, приобщился к другой культуре. Последний раз Ширли вернулась мрачной, проронила что-то вроде: «На будущий год поедем в другое место…» и больше не возвращалась к этой теме.
— О чем ты думаешь? — спросила Ширли.
— Я думаю о твоей тайной жизни, о том, что ты мне не рассказываешь…