Сергей Юрьенен
Жена нападающего. (Из книги «Союз сердец. Разбитый наш роман»)
Публикация новой повести Сергея Юрьенена как нельзя кстати следует сразу же за нашей импровизированной «джойсовской неделей». Сергей Юрьенен – один из первых русских писателей, чётко и точно освоивших наследие классических модернистов, в частности, Джойса. Его рваный, пунктирный, петляющий сюжетный синтаксис, подобно «Улиссовской» технике, будто бы призван выразить или же передать всю возможную полноту жизни, почувствовать в обычном, обыденном сюжете нечто универсальное, выходящее за рамки этого самого обыденного.
Беседа Сергея Юрьенена и Татьяны Аптулаевой
Оно. Я. Сверх-Я…
А день прекрасный.
Видно далеко за горизонт Москвы.
*
Вернувшись из читального зала, который в зоне «А» под самым шпилем, обнаружил письмо из города, с которым связывает меня намного больше, чем хотелось бы… Нет от мамы, нет. И не от постоянной.
Даже одноклассницей назвать приходится с натяжкой, поскольку училась в параллельном "Б":
"…Я все глаза выплакала, когда мне сказали, что ты уехал учиться в Москву. Из школьного журнала – помнишь, наше машинописное "Знамя юности"? – я выписала себе на память все твои стихи и даже статью об экзистенциализме. Неужели ты уже тогда был таким умный? Или это я уже так отупела? "Большая жизнь", куда нас выпустили после школы с речами и фанфарами, оказалась беспросветным разочарованием. Ты моя единственная светлая память о той времени надежд. Никогда себе не прощу, что не осмелилась к тебе приблизиться, когда ты был здесь, жил в одном со мной городе, каждое утро приходил в ту же школу, проходил по тем же коридорам, устремленный к чему-то высшему. Я люблю тебе. Еще больше, чем тогда. Признание несколько запоздалое, я понимаю. Но лучше поздно, чем никогда".
Отвечать на это я не стал. Было кому писать в тот город. Ее же я совсем не помнил – что-то смутное. Коричневое форменное платье, черный фартук с проблесками комсомольского значка…
Лица же не было. Провал.
Пришло еще пару в том же духе.
Вкладывая их обратно в надорванные мизинцем конверты, метал все в пыльный чемодан под койкой – приоткрывая окаймленную железом щель.
*
С этим городом, кроме родителей, связывала меня любовь. Но там как раз имел место «красный день в календаре» – повод для взаимной передышки.
Когда раздался звонок, сидел в своей бывшей комнате, где, кстати, мало что изменилось, и то ли отношения анализировал, то ли записывал кошмар, который должен был кончиться тем, что тону, завязанный в мешок. Обычно трубку снимала мама, но телефон настаивал, и, осознав, что я один в квартире, оторвался от машинки.
Оказалось, что не Мила.
Та, на чьи письма я не отвечал.
"И правильно делал, – снял вину незнакомый грудной голос. – С моей стороны было глупо тебе писать…"
Не опровергая, молчал.
"Мне нужно с тобою встретиться. Если, конечно, ты не очень занят".
Дела, сказал я, в общем, есть…
"Просто поговорить! Это очень важно для меня. – Она усмехнулась. – Очень. Понимаешь?"
Что тут скажешь? Сдался.
«Так я забегу? Через улицу от вас работаю. В «Грампластинках» Заодно романсы принесу».
«Какие романсы?»
«Мама твоя просила».
Магазин было видно из окна.
Предпочел на вокзале.
*
Когда с улыбкой подошла темноволосая незнакомка, мне стало не по себе. Не то, чтобы с первого взгляда не понравилась. Просто застала врасплох. Всего три года после школы, не могло быть больше, чем мне, – однако передо мной стояла взрослая женщина. Видно было, что позади рабочий день. Но главное в том, что внутренне я отшатнулся, увидев груди и лоно. Она была полной. Даже слишком. В школе вроде таких у нас и не было. Можно даже сказать, толстой – если бы не энергия и нервность. Перед встречей накрасила губы, подвела глаза и втерла под скулы тон.
– А ты все такой же… Ну, здравствуй?
Я протянул ей руку, которую она пожала неумело. Повернулся, и мы пошли. Через трамвайные рельсы и по площади, озаренной клонящимся к заходу солнцем. Идти с такой женщиной мне было странно. Чувствовал себя мальчиком, хотя мама моя была намного меньше. Взглядывая на нас, люди, должно быть, спрашивали себя: "Что их может связывать?" В этот час площадь, впрочем, была малолюдной. Мы шагали, пересекая на асфальте косые полосы указателей стоянок. Один автобус зиял открытой дверью.
– На море идет, – сказала она, имея в виду водохранилище. – Махнем?
Случай был такой, что чем дальше от города моей любви, тем лучше. – Давай.
Она просияла.
Увидев ее сзади, я испытал шок. Но поднялась она с легкостью – большая, но не грузная. Мускулистые икры, задники туфель натирают щиколотки: на каждой лейкопластырь. Внутри было два-три пассажира. Прошла через весь салон, обернулась с улыбкой и села на заднее. Под ней все продавилось так, что съехал я к ее бедру. Передвинулся, но снова соскользнул в чужой взволнованный запах – мускуса с косметикой. Сидя, она казалась еще больше. Я поерзывал, пытаясь сохранять хотя бы минимальную, она же пребывала безмятежно. Жемчужина в мочке. Пушок вдоль щеки – как бывает у толстых из-за нарушения обмена. Бросив мне взгляд, она кротко улыбнулась – этакой грустью затуманивая радость.
Что ж, домоглась.
Когда появилась кондукторша, расщелкнула было сумочку, но я не позволил, хотя, трудящийся человек, она противилась:
– Ты же студент?
Взял билеты и сдачу с трешки, выданной мамой ("Что, на свиданку? Или как сейчас говорят, на стрелку? – "Просто прогуляюсь". – "Знаю эти я прогулки… А твоей что отвечать? Вдруг позвонит?")
Вид за окном поплыл.
– Представляешь? – Она откинулась. – Август на носу, а я впервые на природу.
– Что так?
– Как говорится, быт заел.
– В нашем-то возрасте?
– Ну… Я работаю.
– А почему не учишься?
– Так получилось. – Провалилась, значит. Я молчал сочувственно. – Разве я не писала?
– Насчет чего?
Вздох приподнял ей груди. – Ребенок у меня.
«Нет!» – удержался я от восклицания. Материнство. Вот значит что, а не обмен веществ. Отчужденно посмотрел на складки лона. С матерями на свидания еще я не ходил. Как-то не доводилось. – Нет, не писала.
– Разве? Сынуля.
– Поздравляю.
– Два года. Знаешь, как назвала? – Настаивала, взглядывая искоса. – Ну, угадай?
– Серёжа?
– Нет. – Отвернулась. – В честь тебя…
Автобус дребезжал под горку, и вместо признательности затошнило. Потом осенило вдруг:
– А муж?
– Что?
– Тоже есть?
– Пока…
– С сыном сейчас?
Мотнула головой.
– На бабулю я его оставила.
Аналитические штудии под шпилем МГУ подтверждали то, о чем всегда подозревал: что очень небезопасно это – бабули. Что взращенные бабулями становятся фригидными женщинами и мужчинами, что ребенку необходим контакт с родителями, с опекунами сексуально активными. Вздохнул и поспешил утешить:
– Ничего: мы не надолго!
– Лично я хоть до утра могу…
Я покосился на большие, но безответственные груди. – А кормить?
– Так ведь не молоком.
– А чем?
Она засмеялась, покрутила головой. Предзакатное солнце замелькало с правой стороны. Из приоткрытых окон долетал ветерок. Вынула и надела зеркальные очки.
– Боже, какой воздух…
Промолчал, оправданный шумом мотора под нами. На семнадцатом километре автобус свернул на природу. Мотая и прижимая нас друг к другу, пересек лесистые холмы, где прятались пионерлагеря, дома отдыха и дачи заслуженных писателей…