В последовавшие затем дни зловещая тишина Варшавы стала настолько невыносимой, что Ян с Антониной решились перейти по мосту в зоопарк – на этот раз не под градом пуль и снарядов. Несколько старых смотрителей тоже вернулись и приступили к своим обычным обязанностям, словно отряд привидений, работающий в наполовину истребленной деревне, где дом привратника и жилые помещения обратились в обугленные развалины, мастерские, слоновник, целые вольеры и загоны тоже сгорели или разрушились. Больше всего в глаза бросались прутья клеток, которые расплавились и приобрели странные формы, напоминавшие творения сварщиков-авангардистов. Ян с Антониной прошли к вилле и были поражены картиной, которая показалась еще более сюрреалистичной. Хотя дом уцелел, высокие окна вылетели от бомбовых ударов, и мельчайшие осколки стекла усыпали все, словно песок, смешавшись с измятой соломой в тех местах, где польские солдаты спасались от авианалетов. Все нуждалось в ремонте, особенно окна, и, поскольку большие стекла теперь стали редкостью, они решили пока что забить их фанерой, хотя это и означало еще сильнее отгородиться от мира.
Однако прежде всего они занялись поисками раненых животных, прочесывая территорию, заглядывая в самые немыслимые укрытия, – и каждый раз их охватывала радость, когда обнаруживалось какое-нибудь животное, застрявшее под завалом, испуганное, голодное, но живое. По воспоминаниям Антонины, множество армейских лошадей лежали со вспученными животами, оскаленными зубами, с остекленевшими глазами, широко раскрытыми от испуга. Все трупы нужно было похоронить или же использовать в пищу – мясо антилоп, оленей и лошадей раздавали голодным горожанам. Для Яна и Антонины эта работа была невыносимой, поэтому они оставили ее смотрителям, а сами, измученные и подавленные, вернулись ночевать на Капуцинскую улицу, поскольку вилла все равно был непригодна для жилья.
На следующий день по радио выступил генерал Роммель, убеждая солдат и горожан с достоинством принять поражение и сохранять спокойствие, пока германская армия будет входить в их павший город. Он завершил свое выступление словами: «Я надеюсь, что население Варшавы, которое храбро защищало город, проявив великий патриотизм, воспримет приход германских войск спокойно и с достоинством»[11].
«Может быть, это хорошая новость, – говорила себе Антонина, – может быть, это наконец означает мир и возможность начать восстановление».
После дождливого утра плотная пелена облаков разошлась, и теплое октябрьское солнце осветило немецких солдат, которые патрулировали все окрестные кварталы, наполняя улицы грохотом тяжелых подметок и звуками чужой речи. Затем в магазин с абажурами просочились другие голоса, с шипящими согласными и более понятные, – это была толпа поляков, мужчин и женщин. Антонина увидела «единый огромный организм, медленно движущийся» к центру города, и из домов вытекали ручейки людей, чтобы влиться в общий поток.
– Куда, как ты думаешь, они направляются?
По радио сообщили, что Гитлер собирается устроить смотр своих войск, и их с Яном тоже потянуло на улицу как магнитом. Куда Антонина ни бросала взгляд, всюду была разруха. В беглых заметках она описывала «здания, обезглавленные войной, – снесенные крыши валялись уродливыми грудами где-то неподалеку. Другие здания смотрели тоскливо, ободранные бомбами от крыши до подвала». Они напоминали «людей, которые стесняются своих ранений, ищут, чем бы прикрыть дыры, зияющие в животе».
Затем Антонина с Яном прошли мимо напитанных дождем домов, лишившихся штукатурки, с выставленными напоказ красными кирпичами, от которых шел пар под теплым солнцем. Пожары до сих пор пылали, внутренности домов до сих пор дымились, и в воздухе стояло столько гари, что слезились глаза и першило в горле. Словно загипнотизированная, толпа плыла к центру города; на архивных кадрах можно увидеть, как эти люди стоят вдоль главных улиц, по которым нескончаемым ровным потоком маршируют завоеватели, немецкие солдаты в мундирах цвета ружейного металла, и их шаги отдаются звучным эхом, словно удары кнута по дереву.
11