Порой мне казалось, что я с Луны наблюдаю за землянами в телескоп и подслушиваю историю о чьей-то неудавшейся жизни. Только все было немножко не так. Это моя собственная жизнь катилась под откос.
В стакан с джин-тоником плюхнулась слезинка. Мне всерьез грозило превратиться в убогого нытика, каких я всю жизнь презирала. Два года назад я получила работу своей мечты — меня взяли в «Обзервер», старейшую воскресную газету в мире. Моя семья была счастлива и гордилась мной. А уж бабушка радовалась, пожалуй, даже больше, чем я. Она твердила, что ей не терпится поделиться новостью с родными, соседями и социальными работниками, а потом спросила, не отправят ли меня побеседовать с Папой Римским. Она была сильно разочарована, когда узнала, что меня пригласили в «Обзервер» (тираж — почти полмиллиона; знаменитые сотрудники: Джордж Оруэлл, Майкл Фрэйн[2], Хью Мак-Илвэнни[3] и др.), а не в шотландскую газету «Католик Обзервер» (тираж — шестнадцать тысяч; знаменитые сотрудники: местный священник).
Хотя поначалу я была в восторге, меня постоянно точило подозрение, что я не подхожу для этой работы, что произошла какая-то ужасная ошибка. Сестра пыталась приободрить меня сентенциями вроде: «Не бойся быть посредственной» или «Будь проще, не такой уж ты важный человек». А еще она любила щегольнуть статистическими данными, которые где-нибудь вычитала, например: «А ты знаешь, что восемьдесят семь процентов людей во всех сферах деятельности — некомпетентны?»
В ужасе от перспективы угодить в те самые восемьдесят семь процентов (хотя я-то себя убеждала, что вхожу в счастливую — или несчастливую? — чертову дюжину), я часто представляла себе, как уволюсь. Особенно я увлеклась этим после того, как мои отношения с Кристианом пошли прахом. И не то чтобы у меня не было других вариантов. Всего две недели назад один очень симпатичный состоятельный мужчина, которого я встретила на отдыхе, приглашал меня переселиться в Египет, где он будет заботиться обо мне «вечно». Но я была не уверена, что хочу стать объектом чьей-то вечной заботы, пусть даже предложение исходило от привлекательного египтянина. Поэтому я отвергла его ухаживания и задумалась, а не двинуть ли мне в какую-нибудь горячую точку, чтобы попробовать себя в качестве военного корреспондента. Впрочем, вскоре до меня дошло, что я гораздо лучше знаю дискографию «Take That», нежели историю конфликта в секторе Газа, так что пришлось отказаться от этой мысли.
Вытягивая через соломинку со дна стакана последние капли своего бодрящего утреннего коктейля, я вдруг поняла, что лишь у меня одной из всех моих знакомых «за тридцать» (до моего тридцать пятого дня рождения оставалась ровно неделя) нет ни постоянного спутника жизни, ни дома в кредит, ни даже кошки. Я боялась обязательств сильнее, чем большинство моих друзей-мужчин. Меня, как и многих женщин моего возраста, раздирали противоречивые эмоции: страх связаться с человеком, которого я не люблю нежно, искренне, до умопомрачения, — и боязнь одиночества; стремление остепениться, родить детей — и нежелание потерять столь ценимую свободу и независимость.
В последнее время сразу несколько моих друзей и коллег осторожно высказались в том духе, что, возможно, мне стоит «с кем-то поговорить» (в смысле — с психотерапевтом, а не с закадычной подружкой). Но такая перспектива меня не привлекала. К мозгоправам я относилась брезгливо-насмешливо. Вы предлагаете мне платить человеку за то, чтобы он сообщил, будто я использую — или пытаюсь использовать — юмор для самозащиты? Чтобы он рассказал мне, почему я не люблю открывать людям душу? Поведал, что я стремлюсь заслужить папино одобрение? Я это знаю и без него. «Психотерапия, — сказала мне однажды Луиза, — переворачивает с ног на голову все, что, как тебе казалось, ты знаешь о других и о самой себе». Может, для кого-то это и справедливо, думала я, но со мной этот номер не пройдет. Никто и никогда не сможет узнать меня лучше, чем я сама.
Но в то утро я уже не чувствовала такой уверенности.
Я снова вспомнила бабушку, которая в моем возрасте одна растила девятерых детей в тесной съемной квартире, пока ее муж сражался на войне, а позже работал на верфи. Я сравнила свою жизнь с жизнью моей мамы, которая в тридцать пять трудилась в ночную смену медсестрой в отделении для престарелых, воспитывала двух дочерей и тащила на себе весь дом, когда папа работал вдали от дома. Я подумала о выдающихся людях, с которыми мне выпала честь познакомиться за время работы журналисткой, — людях, прошедших через войны и геноцид, переживших невообразимые потери, но нашедших в себе силы и стойкость, чтобы продолжать жить. Мне навсегда врезались в память слова человека, который потерял ребенка при ужасающих обстоятельствах: «Жизнь нельзя отложить на потом. Жить надо сейчас. Не надо ждать чуда и надеяться на какие-то прекрасные события в будущем; учитесь жить, пока не стало слишком поздно».