— Конечно, — согласился Туффенцамер почти озадаченно. — Поэтому мы все там и оказались. Ведь мы неврастеники. Нельзя же неврастеников упрекать в том, что у них неврастения!
— Катитесь отсюда, — распорядился усталый гаупткомиссар. — И забирайте с собой ваши пилюли.
Даже невозмутимый Зенф удивленно поднял брови.
Они резво мчались по автобану. Ильдирим решила на время забыть, что существует неприятная штука под названием аквапланирование.
Впрочем, между Фленсбургом и Килем Хафнер немного посерьезнел.
— Если бы тот чувак вас убил, не знаю, что стало бы с Тойером, просто не могу себе представить, — мрачно рассуждал он, но, когда после развилки магистраль направилась к Гамбургу, местной столице, в нем опять зашевелилась ярость.
— Провинция! Фигня Баршеля!..[20] Нигде больше, — пояснил он, — не велась такая открытая война против немецкой социал-демократии. Нет, нам такие тупые селедки не нужны!
— Сам по себе Гамбург ничего, — пробурчал он потом, когда они, поневоле сбавив скорость, ползли в сторону Эльбского туннеля. — Интернациональный город, но жить — жить тут невозможно. Абсолютно никакой культуры.
— Почему же? Ведь тут театр, музеи, знаменитые издательства…
— Издательства? Тут? Ха! — Хафнер помотал головой. Чего эта турецкая баба только не придумает!
Потом они застряли в пробке перед туннелем. Ильдирим припомнились беседы с ее однокашниками из Северной Германии. Этот туннель был для местных автомобилистов препятствием почище иного горного массива.
— Вот вам и транспортная политика, а? — захохотал Хафнер. — Лажа сплошная. Кажется, я сказал что-то позитивное про Гамбург? Сказал?
— Совсем скупо.
— Нет, наоборот, слишком щедро. Незаслуженно!
Тут она впервые обратила внимание на одно обстоятельство:
— Скажите-ка, Хафнер, вы ведь совсем не курите.
— Ребенок ведь в машине…
— Мне не мешает… — сонно пробормотала Бабетта.
— Спи-спи.
Наконец они выбрались из ловушки. Пробка возникла из-за фрейбургского «дома на колесах» — у него кончился бензин уже почти на выезде из туннеля. Шофер, добродушный баденец в стеганом анораке, украшенном строкой из баденской песни, в тренировочных штанах, толстых носках и сандалиях весело размахивал лиловой канистрой. Поскольку алеман блокировал левый ряд, Хафнер дал волю своей злости:
— Осел безродный, сам не знает, немец он или лягушатник, паленое бургундское продает, макака шварцвальдская!
Они снова набирали скорость.
— Ненавижу этот юг! Диалект идиотский, словно им только что рожу начистили.
— Господин Хафнер, — кротко поинтересовалась Ильдирим. — Собственно говоря, что вам нравится? Север вы не терпите, юг тоже.
— Гейдельберг, — ответил Хафнер. — И Вейнгейм, хотя там в общем-то хуже. Нет такой реки, как у нас. Впрочем, Турция мне тоже нравится.
— Неужели?
— Нет, честно, я как-то был в Анталии, классно.
Ильдирим кивнула:
— Конечно, небось, «все включено», еда и напитки без ограничений…
— Не из-за этого, — запротестовал Хафнер. — Культура, понимаешь, уникальная!
Они встретились днем на Берггеймерштрассе. Тойера не покидало ощущение, что он должен чуточку разнообразить жизнь своей группы. К тому же неизвестно, когда приедут трое путешественников.
— В данный момент Хафнер не может ничего пить, — заметил Лейдиг. — Значит, сейчас он наверняка даст прикурить любому гонщику, даже Шумахеру. Горе-шофер…
— Шофер, — повторил Тойер со странным волнением. Потом надолго замолчал.
«Тюрма не так плох. Мыть скор помош, знать от паста. Паста обещать».
— Штерн, может, ты… Вчера Хафнеру вместо «пастора» послышалось «паста». Лейдиг… Помните?
— Нет, — с отчаяньем ответил Лейдиг. — А что тут такого?
— Кто знает? — пробормотал он. — Мне… Зуберович мне плел про какую-то пасту… Во всяком случае, я услышал тогда слово «паста»… Штерн, сходи еще разок к нему и проверь, ладно?
— Что проверить? О чем речь?… Ах да, не пастора ли он имел в виду…
Ярость, волнами исходившая от их водителя, помогала забыть ужас и тревоги минувшей ночи, пускай даже такое терапевтическое действие было обусловлено прежде всего временным отлучением Хафнера от никотина. Еще на подъезде к Ганноверу временный аскет посетовал, что из-за экстремального дискомфорта он постепенно утрачивает связь с реальностью и практически ничего уже не слышит, но все же надеется как-нибудь продержаться.
Впрочем, столицу Нижней Саксонии они миновали на удивление гладко, без ядовитых комментариев, и вскоре выяснилось, почему. Бывший регбист не мог не уважить единственного серьезного соперника многих гейдельбергских клубов в Бундеслиге. При этом он называл этот вид спорта в полном соответствии с языковыми нормами Курпфальца — «рэ-эгби».
Геттинген? — «Это пол-Гейдельберга и потому сносное местечко».
Кассель? — «Дырка от бублика, более ничего».
Гиссен? — «Не название, а смех».
Вернулся Штерн.
— Попали в яблочко. Пастор Отто Денцлингер опекает семейство добровольно. Они его боготворят, и когда Адмир признался в своих поджогах, его отец сразу обратился к пастору. Дальше еще интересней. Пастор не сказал парню — явись с повинной в полицию, а замял это дело… Мол, больше так не делай. А если все-таки поймают, велел во всем признаться сразу, тогда много не дадут… Зуберович рассказал об этом довольно точно — хотя, по-моему, он не помнит даже свою прежнюю профессию. Неужели у него мозги совсем отказывают?
— Значит, одного мы вычислили, — буркнул Тойер, но было ли это так? В порядке исключения? На фоне беспробудного мрака?
Франкфурт, «бетонные хари, сплошные бонзы…» Хафнер устал. Возможно, он не заснул за рулем лишь потому, что все время думал о куреве и, естественно, о выпивке тоже. Гейдельберг.
Полицейский тотчас расслабился. С улыбкой посмотрел на часы:
— Супер! Всего лишь двадцать минут двенадцатого, и я все это время не курил. Шесть евро сэкономил. Чокнуться можно!
Тут Ильдирим поняла, что вся группа ждала их в ее квартире.
— Устроили тут, понимаешь, штаб, — устало улыбнулась она. — А ведь прежде это была моя тихая квартира. Ослиное племя.
— Ясное дело, — засмеялся Хафнер. — Сочувствую. У вас найдется там выпить?
Наконец-то дома. Хафнер обнял ее, потом и Бабетту.
— Что вам показалось опасней, минувшая ночь или дорога? — поинтересовался Лейдиг и пригубил сок из стаканчика.
— Не зли меня, сейчас это чревато… — Хафнер уже плюхнулся на кухонный табурет и курил сигареты одну за другой; его повторяющиеся судорожные жесты напомнили прокурору заготовку для рисованного мультика. — В кладовке, в кладовке, сказала мне она! Вот и шнапс, родной мой! — пропел он через пару минут. — Жизнь продолжается.
— Есть хотите? — ласково спросил Тойер.
— Еще как! — подтвердила Бабетта.
Неопытный глава семейства ничего не купил из еды, но хотя бы держал в памяти номер «пицца-сервиса». Ради такого случая он проявил щедрость: заказал большую пиццу и к ней шесть бутылок «кьянти». Перед поздней трапезой и во время нее они беседовали о балтийских островах, о мягкой, несравненной погоде на берегах дорогого их сердцу Неккара, о всевозможных начинках итальянской пиццы… Ведь Бабетте не все полагалось слышать и знать, без формализма тут никуда не деться.
После нескольких кусочков девочка что-то пробормотала, повернувшись к Ильдирим. Та сказала: «Да, ладно, можешь не мыться, ты права…» — и девочка скрылась за дверью.
Тойер ввел прокурора в курс событий. Периодически он видел молнии и боролся с легкой эрекцией — несмотря на всю усталость. Когда закрывал глаза, перед ними плясали трапециевидные пингвины. Тем не менее он сумел изложить все более или менее внятно.
Ильдирим кивала, едва не падая в обморок от переутомления.
20
Уве Баршель (1944–1987) — немецкий политик, прославился скандальной аферой на выборах в ландтаг.