А ветер все хлестал и хлестал по трепещущему брезенту, с унылым свистом сваливаясь на дорогу и унося с собой взвихренную колесами снежную пыль.
ЖЕСТОКАЯ ОХОТА
По руслу таежной реки шла росомаха. Широкие мохнатые лапы зверя грузно подминали хрустящую корку слежавшегося снега, который тонким слоем прикрывал наледь, оставляй на нетронутой белизне утреннего инея частую волнообразную цепочку следов. Слегка пошатываясь и шумно втягивая в себя чистый и прозрачный воздух, она тщательно рыскала под обрывистыми берегами, пытаясь в хитросплетении корневищ почуять терпковато-мускусный запах горностая и найти его норку — многочисленные аккуратные точки, отпечатки лапок белоснежного зверька, рассыпались мелким бисером среди бородатых коряг.
Над одной из них росомаха остановилась как бы в раздумье, затем стремительно гребанула лапой, и из россыпи мелкого галечника выловила серый невзрачный комочек. Щелкнули желтые клыки, короткий жалобный писк нарушил настороженную тишину; удовлетворенно смахнув лентой языка остатки дразнящего запаха, росомаха заспешила по речице, старательно заглядывая под каждую кочку — проглоченная мышь только растревожила пустой желудок.
С некоторых пор росомаха стала охотиться не только по ночам, но и днем, пытаясь в голодном отчаянии сохранить остатки энергии, которую неумолимо пожирал свирепый мороз. Неделю назад ей повезло — случайно наткнулась на охотничье зимовье, где возле приземистой бревенчатой избушки валялись несколько ободранных беличьих тушек и кучка костей. Когда кости были перемолоты в порошок мощными челюстями и дочиста вылизаны пустые консервные банки, которые удалось откопать из-под кучки мусора, впервые за много суток росомаха забралась в чащобу и отдыхала весь остаток короткого зимнего дня. Но это была ее последняя охотничья удача.
Иногда в своих скитаниях росомаха натыкалась на глубокие свежие лунки сохачьих следов. Подгоняемая голодом, она на какое-то время оживлялась и валкой трусцой бежала за стадом; затем, опомнившись, круто сворачивала в сторону и, злобно пофыркивая, снова мрачно брела в густом подлеске, обходя стороной сохачьи лежки, стараясь уйти подальше от дразнящих запахов живой плоти, такой близкой и желанной и такой недосягаемой. Однажды, в молодости, росомахе привелось на собственной шкуре испытать мощное оружие сохатого — ветвистые лопасти рогов и стальной твердости копыта оставили на ее спине отметины, которые проглядывали беловатыми рубцами сквозь томно-коричневую о грязно-желтыми подпалинами на боках шерсть.
Беда, как это случается в кочевой жизни, пришла неожиданно и в самый неподходящий момент. Напарник охотника, с которым он белковал в этот сезон, отправился за провизией в поселок, где собирался пробыть не меньше недели, а сам охотник в его отсутствие решился поохотиться в дальнем распадке, где не бывал уже года два. Беличье гайно[65], шарообразный ком сухих веток и листьев, он заметил издалека, у входа в распадок, па высоченной лиственнице, которая каким-то чудом забралась на почти отвесные скалы речного прижима. Первая белка, трепыхаясь и подпрыгивая на уступчиках, свалилась к ногам охотника; вторая попыталась уйти вверх по склону, но застряла в глубокой расселине у подножия лиственницы. Неуемный охотничий азарт погнал его за белкой по щербатым камням прижима. И вдруг — хруст вывороченного уступа, отчаянный рывок в его сторону в надежде обрести утраченную опору, грохот камнепада, сильный удар, второй, резкая всепроникающая боль, от которой, казалась, расплавился мозг, — и мрак…
Сознание возвращалось медленно, гулкими ударами пульса в висках. Он увидел себя как бы со стороны: большое сильное тело распласталось в сугробе, вокруг— взрыхленная каменным градом белизна, и только возле головы неестественно ярко алело кровавое пятно, словно кто-то плеснул на снег стакан брусничного сока. Боль исчезла, уступив место страху. Он лежал в оцепенении, стараясь подавить приступ отчаяния.
Мысли потекли плавно и бесстрастно — нога, похоже, сломана, надежды на помощь никакой, ближайший охотничий домик на расстоянии четырехчасового лыжного перехода… Все, амба… Зло тряхнув головой, прогоняя минутную слабость, он принялся обследовать сломанную ногу. Унт снимать не стал: перелом, как он определил, закрытый: снимешь — потом не натянешь на распухшую ногу. Тогда точно — конец.