И действительно, «бяше Господь с ним и бяше муж благополучен».[30]
Его любовь к другим доходила до жертвы. Он выполнял за своих сослуживцев их обязанности, очень много работал. Если кто-то из солдат просился в увольнение, Арсений с готовностью замещал его на службе. Многие злоупотребляли его добротой и считали дурачком. Однако сам он чувствовал радость от жертвы, на которую шел ради других. Одновременно, отсиживая за кого-то на боевом дежурстве или находясь в наряде, он имел благоприятную возможность быть одному и молиться. «Что будет с этим человеком? — удивлялся командир части. — Он никогда не просится отдохнуть».
Однажды у него поднялась температура, на градуснике было 39 и 5, но освобождения от службы он не попросил. В конце концов организм не выдержал, и он потерял сознание. Когда его несли на носилках в госпиталь, сослуживцы с иронией называли его монашескими именами: «Ну что, Венедикт-Акакий?..» Они догадывались, что он хотел стать монахом. Однако постепенно ирония уступила место уважению и даже восхищению. Образ жизни Арсения, его великая любовь, его цельный, чистый характер изменили отношение сослуживцев к нему. Его считали уже не дурачком, а сокровищем и благословением для их подразделения.
Но надо сказать и о том, что воинская специальность радиста освободила его от необходимости прямого вооруженного участия в боевых действиях. Таким образом Божественной Благодатью он был сохранен от того, чтобы убивать людей. Кроме того, воинская специальность Арсения оказалась подготовкой к его последующей монашеской «специализации» — посылать Богу сигналы своей молитвой.
Невзгоды
Полубатальон, в котором служил Арсений, принимал участие в боевых действиях. Невзгоды и испытания, которые пережили солдаты, кому-то могут показаться невероятными.
Старец рассказывал, что однажды, когда закончилось продовольствие, их пищей был снег. В другой раз они остались без пищи на тринадцать дней и выжили, питаясь лишь дикими каштанами. Еще чаще на их долю выпадали мучения от жажды, и тогда они были вынуждены утолять ее водой, застоявшейся в следах от лошадиных копыт. Самым страшным врагом был холод. Воины спали в палатках и по утрам, просыпаясь под снежными завалами, начинали считать обмороженных. Однажды утром Арсений мотыгой выкопал из-под снега двадцать шесть обмороженных сослуживцев. В другой раз их завалило снегом на трое суток, и он, как радист, посылал в штаб сигналы о помощи. Он и сам обморозил ноги, целые куски мяса отделялись, подобно древесной коре. Его отправили в госпиталь, и только милостью Божией он избежал ампутации. Был еще случай, когда мул ударил его копытами. Грудь почернела, и на ней были видны отпечатки подков. От удара Арсений потерял сознание, но, придя в себя, продолжил путь.
Он был рад мокнуть под дождем, мерзнуть и уставать ради того, чтобы не мучились другие. К сожалению, некоторые солдаты, совершая какой-то проступок и желая оправдаться, сваливали вину на Арсения. Офицер ругал его. и Арсений, не желая компрометировать своих сослуживцев, со смирением, молча претерпевал незаслуженные обличения.
Однако командир части высоко ценил Арсения и доверял ему. На трудные задания командир посылал именно его, потому что знал его безотказность и способность справиться с любым порученным делом.
За все время службы будущий монах только однажды получил отпуск и навестил родных. Дома он заболел, потерял много крови и был госпитализирован в янинскую больницу, где пролежал пятнадцать дней. Поправившись, он возвратился в свою часть.
Духовные упражнения и опыты
Находясь в таких невзгодах и испытаниях, он не оставлял и своего духовного аскетического подвига. В столовой он обычно съедал лишь половину порции, а после отбоя выходил на плоскую крышу казармы для молитвы.
«Однажды, — рассказывал Старец, — я не был на Божественной Литургии целых пять месяцев, потому что в горах, где мы сидели, не было ни священников, ни церквей. Потом командир послал меня в Агринион за запчастями для рации, и по дороге я оказался рядом с храмом, где нараспев читали акафист Пресвятой Богородице. Я перекрестился, приложился к иконам и заплакал. "Пресвятая моя Богородица, — прошептал я, — во что же это я превратился?" Разве я мог тогда представить, что придет время и Бог устроит так, что я буду иметь церквушку прямо у себя в каливе!» И из глубины сердца Старец славословил Бога за этот дар.
Сравнивая пережитое им на войне с аскезой, совершенной в монашеские годы, он с самоукорением говорил: «Для Христа я не сделал ничего. Если бы такую же аскезу, как страдания на войне, я совершил как монах, то стал бы святым».
Будучи солдатом, он переживал опыты посещения Божественной Благодати. Однажды Старец рассказывал следующее: «Как-то мы пришли на стрельбище в Триполи[31], и я увидел, как от оврага исходит необычный свет, который для других оставался невидимым. Свет разливался по всему стрельбищу, несмотря на то что был день. Тогда я не мог понять, что это за свет. Позже понял, в чем было дело. На этом стрельбище расстреливали осужденных, и, возможно, там были несправедливо убиты и некоторые невиновные... Поэтому был виден этот свет. По милости Божией, меня не посылали в расстрельную команду. Конечно, расстреливать я бы не смог».
Жертва ради других
В то время духом жертвенности отличалось большинство сослуживцев Арсения, но он был особенно бесстрашен к опасностям и смерти. Много раз он мог попасть в плен, много раз видел смерть в нескольких шагах от себя.
Однажды солдаты бросали жребий, кому идти в деревню за продовольствием. Арсений сказал: «Пойду я». Но случилось так, что мятежники приняли его за своего. Взяв продукты, он вернулся обратно к товарищам.
Когда кого-то из сослуживцев назначали участвовать в опасной операции, патрулировании или тому подобном, Арсений спрашивал его: «Какая у тебя семья?» Если солдат говорил, что женат и имеет ребенка, Арсений отвечал: «Хорошо», шел к дежурному по части и просил отправить его на операцию вместо семейного сослуживца.
Второму радисту их отряда Арсений не давал носить ни рацию, ни аккумуляторы, чтобы в случае опасности тот был налегке и мог спастись.
«В одном бою, — рассказывал Старец, — я вырыл себе небольшой окопчик. Один солдат подполз и попросился ко мне. Я потеснился, и с трудом мы сидели в тесном этом окопчике. Потом, когда приполз еще один солдат, я выбрался из окопчика и дал ему возможность укрыться. Вдруг — один осколок чиркает меня по голове! Я был без каски — только в капюшоне. Щупаю голову рукой и никакой крови не чувствую. Снова щупаю — ничего! Осколок сбрил на голове волосы, оставив голую полоску шесть сантиметров шириной. Не осталось даже царапины. Уступив ребятам место в окопчике, я сделал это от сердца. "Лучше, — подумал я тогда, — если меня сейчас один раз убьет, чем убьет кого-то еще, а потом и меня всю оставшуюся жизнь будет убивать совесть. Как я вынесу мысль о том, что я мог его спасти и не спас?" Конечно, Бог очень помогает тому, кто жертвует собой ради других».
Благодеяние и клевета
Старец рассказывал: «Как-то раз мы с сослуживцами вскладчину купили лампады и подсвечники для одной затерянной в горах церквушки святого Иоанна Предтечи, рядом с которой стоял лагерем наш полубатальон.
Была зима. К нам пришли "транспортники" — так называли мобилизованных женщин и детей с мулами, нагруженными боеприпасами и продовольствием для располагавшихся в горах частей. Поскольку погода испортилась и валил снег, несчастные устроили себе шалашики из еловых веток и стали устраиваться на ночлег.