Главное – он ни за что не пойдет домой к Генри Льюсу. С Калебом он пошел в первую же ночь, но тогда все было по-другому. То была любовь с первого взгляда. Генри Льюс – великий британский актер, ему и в голову не придет переспать с каким-то американским ничтожеством. К тому же, он Тоби в отцы годится.
19
Генри спустился по лестнице и вывел своего красавчика-американца на улицу. Они вынырнули между «Красавицей и чудовищем» и «Говардом Джонсоном».[31] «Нормальные» парочки сидели за окнами ресторана, ели и пили, не подозревая о Содоме прямо у них над головой. Театр «Гейети» сегодня превратился в настоящий праздник для Генри – отдушина безнравственности в целомудренном электронном Эдеме. А что он здесь нашел! Бад – или как там зовут этого здоровяка-блондина, Тоби – почтительно шел за ним.
– Город без сна, – провозгласил Генри, проходя по Таймс-сквер. – Здесь все время едят. Не то, что в Лондоне. Там и выпить-то после одиннадцати не дадут.
Народу на улице стало поменьше, навстречу попадались только подвыпившие студенты. В два часа ночи уличные огни продолжали гореть, то вспыхивая, то мерцая, словно в глазах помутилось перед мигренью.
– Есть тут местечко, где можно посидеть, поболтать, – сказал Генри. – Я выпью рюмочку, а тебя угощу горячим шоколадом.
На полпути между «Гейети» и квартирой Генри, на Милфорд-Плаза, работала круглосуточная кофейня. Может, мальчик и не соврал, может, он так сразу ни с кем в постель не ложится, но и Генри сказал правду: он никогда не платил – почти никогда. За долгой дружеской беседой Тоби позабудет про свои принципы. Пусть себе пьет шоколад вместо виски – трезвого соблазнить непросто, но тем интереснее.
– Да, мне твой номер понравился, – повторил Генри. – Сексуально, остро. И музыка удачная.
– Старый добрый свинг, – подхватил Тоби. – Пусть зрители вспомнят свои золотые денечки.
– Господи, мы не настолько стары! – замахал руками Генри. – Скажи лучше, золотые денечки наших отцов. – Поразительно, как часто актеры добиваются верного эффекта, исходя из совершенно ложных представлений.
– В колледже мы изучали твоего «Гамлета», – вставил Тоби. – Смотрели видеозапись. Много раз.
Мальчик – актер, этого у него не отнимешь. А жаль! На сцене он выглядел таким привлекательным – отупевший от похоти, одурманенный желанием матросик томно покачивался под музыку, разбрасывая во все стороны одежду. На зрителей наплевать. Белокожий, тощий, но с широкими бедрами, он был беззащитно наг, в отличие от того парня, который выступал до него – тот был одет в мускулы, как в броню. Член торчал наивно, словно палец кукловода из-под платья Пьеро. Все было проделано настолько естественно, что Генри не распознал актера, даже тогда, когда музыка стихла и мальчик, очнувшись, удрал со сцены, будто перепуганный страус.
– Ты – Гамлет-панк, Гамлет эпохи постмодернизма, – Тоби, похоже, наизусть выучил все клише о том давно забытом спектакле.
Нет, это не доступная «красотка». Это – актер, всего-навсего актер. Вот откуда примесь Марселя Марсо[32] в его представлении. Генри охотно привел бы к себе домой «Бада», а вместо этого заполучил Тоби. Но в этом, вероятно, есть свой интерес – во всяком случае, попробовать стоит.
– Гамлет своего поколения. – От этой фразы Генри до сих пор морщился. – Ты донес до меня Шекспира. Благодаря тебе я захотел стать актером.
Преувеличенная лесть тошнотворно-сладко воняла и не доставляла особого удовольствия. Подняв голову, Генри полюбовалась афишей высотой в десять этажей – здоровенный малый в трусах.
– Но зачем же актером? – переспросил он, указывая на эту фигуру. – Разве это – не лучше?
Тоби проследил за его взглядом.
– В смысле – лечь с ним?
– Это было бы неплохо. Или – стать им. Безмозглым, не знающим стыда красавцем. Ни единой мысли в черепушке.
Тоби явно опасался подвоха.
– Не мой тип, – пробурчал он, наконец.
– Да? А твой тип – кто?