– Потрясающе! – курлыкал Дитчли.
Уловив эту злобную ноту, Кеннет уже не различал ничего другого. Аудитория жадно глотала все, наслаждаясь жестокостью и принимая ее за откровенность. Можно подумать, тут громят Рональда Рейгана или войну во Вьетнаме, а не двух старых шоуменов.
Чем так рассержены актеры и зрители? Родители у них плохие? Взрослеть неохота? Завидуют чужой славе? Какая разница. От них разит ненавистью, и Кеннет почувствовал, как в нем вспыхнул ответный гнев.
Шоу закончилось, Кеннет заторопился к выходу. Многоголосый шум ночного города мог бы рассеять наваждение. Но поздно, город затих. Он шел пешком на Западную Девятую по немому коридору между высоких домов, и ему казалось, что внутри каждого здания ширится пустота, словно в заброшенном театре. Тишина и пустота. Невыносимо! Он пошел быстрее и не слышал ничего, кроме своих торопливых, усталых шагов.
25
Ты: Привет.
Я: О!
Ты: Что?
Я: Ты меня напугал.
Ты: Извини.
Я: Где ты?
Ты: Прямо перед тобой. Не видишь?
Я: Не вижу. Слишком темно.
Ты: Ну и ладно. Не беда. Можно и так поговорить.
Я: Кто ты?
Ты: А разве не знаешь?
Я: Судя по голосу… Боже!
Ты: Что такое?
Я: Нет слов.
Ты: Как всегда.
Я: Это не ты. Ты умер.
Ты: Да уж конечно. Мертвее не бывает.
Я: На что это похоже?
Ты: Что? Смерть? Ни на что.
Я: У вас есть тела? Или только голоса?
Ты: У нас есть тела. Мы не можем дотронуться до живых, но трогаем друг друга.
Я: Ты там не один?
Ты: Нет, не один. Здесь и другие покойники. Много мертвецов, очень много. Это хорошо. Только глупец мог сказать: «Ад – это другие люди».[60] Представь себе одиночество. Целая вечность – без людей, без разговоров. Слов нет – кроме своих собственных. Некого выслушать. И так – вечность.
Я: Мертвые любят поговорить?
Ты: Ну да. Мы все друг другу рассказываем о себе.
Я: А мы вас интересуем?
Ты: В смысле, живые? Ты думаешь, мы наблюдаем за вами? Смотрим мыльную оперу?
Я: Мертвым есть дело до живых?
Ты: Хватит-говорить-обо-мне-скажи-как-ты-относишься-ко-мне?
Я: Нет, что ты! Я… я все время вспоминаю тебя. Пусть эгоистично, признаю. Но я думаю о тебе. А ты обо мне?
Ты: Я же пришел.
Я:…
Ты: Что ты делаешь, Кэл? Какие-то странные звуки…
Я: Плачу. Ты забыл, как плачут?
Ты: А, да. Живые вечно плачут.
Я: Я так рад, что ты пришел, что мы можем еще раз поговорить. По-настоящему. Ведь я не выдумал тебя, нет?
Ты: Выдумал, конечно. Но это и есть – настоящее.
Отложив в сторону карандаш, Кэл сморгнул колющие глаза слезы и перечитал написанное. Ну ты и дурак, сказал он себе. Странный ты малый, чудной!
26
Громкий звонок в дверь.
– Это я, котик! – пропела в домофон Айрин. Калеб нажал кнопку, открывая дверь, и поспешил в кухню. Загудел, поднимаясь, лифт. Он как раз успел приготовить кофе.
– Тук-тук! – окликнула Айрин из коридора.
– Входи.
Айрин Джекобс, высокая, атлетически сложенная, ухмыляющаяся, вынырнула из-за угла. С плеча свисала большая сумка-макраме.
– Доброе утро, котик! – Чмокнув Калеба, она помахала у него перед носом белым пакетом. – Твой агент навещает тебя на дому и приносит тебе миндальные круассаны!
– Отлично! Выйдем на террасу? Славное утро, чего сидеть взаперти?
– Я не против. Обожаю твою террасу.
Калеб составил все на поднос – тарелки, чашки, кофейник в форме песочных часов – и понес на террасу. Айрин шла впереди, заглядывая в открытые двери. Прикидывает стоимость содержания квартиры и сколько он еще здесь продержится?
Он выставил угощение на стол в передней части террасы. Построенная из дикого камня высотка напротив нависала над ними, похожая на освещенную солнцем скалу. Стайка голубей вспорхнула с крыши, спикировала вниз и вновь поднялась в воздух, громко хлопая крыльями. В парке за углом раскаркалась ворона – последнее время в городе все больше становится хриплоголосых черных вещуний. На той стороне улицы по-прежнему висит афиша «Тома и Джерри», но хоть не так бросается в глаза при дневном свете, сливается со стенами и крышами.
– Симпатично, – заметила Айрин. – Просто и со вкусом.
Она была юристом в области шоу бизнеса, но взяла на себя обязанности театрального агента. Бывшая девчонка-хиппи, теперь она стригла курчавые волосы на Пятьдесят Седьмой и носила пиджак от Армани с джинсами и «крестьянской» блузкой, приобретенной в «секонд-хэнде». Лицо Айрин усеивали медные веснушки. Неистовый борец за гражданские права и кремень в бизнесе, к политике и работе она подходила с одинаковой – вот-я-вас! – усмешкой.