А старик говорил беспорядочно, сумбурно, стремительно, стараясь ничего не упустить и не забыть. Это было какое-то хаотическое нагромождение бессвязных воспоминаний. Память его, казалось давно потухшая, вспыхнула с особой силой яркости, точно лампа, перед тем как навсегда погаснуть.
О себе он не говорил, а только о своем соседе, в ипостаси которого прожил десятилетия. Этот чудесный сосед проник в смутные и гулкие пророчества апокалипсиса[5].
В апокалипсисе есть точное описание звездного неба, каким оно было над островом Патмос в бассейне Средиземного моря в воскресенье 30 сентября 395 года между четырьмя и восемью часами вечера, когда над этим островом промчалась невиданной силы буря, завершившаяся наводнением и потопом. Стало быть, апокалипсис, как и библия, написан после этой патмосской бури, и, таким образом, это не больше как воспоминания о событиях IV века после рождества Христова.
Что это именно так, подтверждают многие библейские сказания, в частности сказание о Лоте. Оно весьма подробно описывает извержение вулкана, разрушившее Содом и Гоморру. Но в Палестине никаких вулканов не было. А древнему миру были известны три вулкана: Этна, Везувий и Стромбели, все три расположены в Италии. Значит, и легенда о Лоте описывает извержение Везувия, похоронившее Помпею и Геркуланум. Это событие страшно поразило тогдашний мир. Слово «Лот», таким образом, есть не что иное, как искаженное «лат», что означает латинянин, житель Лациума.
Странно, удивительно, непостижимо было Родиону слышать столь необыкновенные, безумные, вздорные и гениальные гипотезы.
— Да, но это все он, а кто же я? — воскликнул вдруг старик с тяжелым недоумением и развел руками. — Я Ков-Кович, он Ков-Кович. Кто Ков-Кович? — быстро пробормотал он и, тотчас забыв свой вопрос, снова стал рассказывать пространно и хаотично то о том, что санскритский язык произошел от европейских, завезенных в Индию миссионерами, а не наоборот, как принято считать, то о том, что в древней Греции никогда не были и не могли быть до книгопечатания такие многотомные творения, скажем, Сократа, Платона, Аристотеля, Софокла, Аристофана. Как мог галл Сульпиций у Тита Ливия предсказать точно лунное затмение за 168 лет до нашей эры, если это стало возможным лишь после Коперника? Каким образом Птолемей повторил ошибки Дюрера, который выгравировал на меди карту звездного неба по приказу Георгия Трапезундского? Не разумнее ли предположить, что все эти авторы появились совсем в другие времена, когда страх перед инквизицией и аутодафе принуждал просветителей той мрачной эпохи скрываться под забытыми именами древних греков и под видом лукавых языческих мистерий клеймить пороки, невежество и жестокость своих современников?
— За пять столетий святейшая инквизиция сожгла на кострах в Европе четыреста тысяч человек, — сказал Ков-Кович, содрогаясь от ужаса.
И снова стал излагать свои невероятные догадки: высчитывая время создания библии, этого замечательного эпоса, автор необычайной исторической концепции пришел к выводу, что не было никакого еврейского царства в Палестине и самих евреев там не было, а была секта в Риме. И если слово Иегова означает бог-отец и происходит от искаженного слова Юпитер, в родительном падеже Иовис, то имя Авраам, Абрам, Аб-Рам — господин Рим — означает папа римский. И уж конечно никогда не было легендарной личности Иисуса Христа, чья родословная насчитывает столько же поколений предков, как и Рамзеса Второго, а миф о нем создал основатель христианской литургии Василий Великий…
Тут вдруг какая-то сила сдернула с койки Пафку Дракина, он подскочил к старику и задохнулся от ярости. Некоторое время речь его состояла из диких междометий и бессмысленных восклицаний. Наконец он заорал:
— Антихрист! Франкмасон! Христопродавец! В каземат тебя, сатану, в каторгу, в кандалы, в петлю, в костер!.. Ирод Люцифер! Жидовский пророк!..
— Довольно трещать, ты, консервная банка на собачьем хвосте, — сказал ему Шуйский с презрением.
В ответ купеческий сын разразился злобной бранью по адресу жидов и марксистов.
— А ты говоришь — Аб-Рам, господин Рим… ха-ха! Абрам, Абрашка… мало их резали. Разбрехался, старый козел! Цыц! Смотри у меня, я тя вмиг скручу…
В дверях показался служитель Семейко.
— Не кричать! — приказал он.
— Здесь диспут, господин Семейко! — заюлил Пафка Дракин и расплылся в угодливой улыбке. — А он крамолу разводит, недозволенные речи произносит. Не допущу…
— Не очень-то заносись, ваше степенство! Здесь все дозволено, как вы есть сумасшедшие. Ишь, опричник нашелся, — невозмутимо заявил Семейко и прикрыл за собой дверь.
5
Дальше он передает, и не всегда точно, содержание отдельных страниц из произведений известного шлиссельбуржца Николая Морозова, который, очевидно, и был его соседом по камере. Кто же сам Ков-Кович, установить не удалось.