Утром же, когда о таком и столь преступном деянии слух разлетелся, не только [ближних] соседей, но и дальних обеспокоил. Поэтому вексенцы – люди храбрые и в военном деле бывалые, – весьма возбужденные, отовсюду и конных, и пеших воинов каждый ради всех собрав, сколько смог, хотя и боялись, что могущественный король Англии Генрих помощь предателям окажет, к скале поспешили; на склоне скалы многих рыцарей и пехотинцев, чтобы никто не вошел или не вышел, выставили; дорогу со стороны нормандцев, разместив войско, чтобы не оказали помощи, перекрыли. Между тем к королю Людовику [они] послали, о преступлении сообщили и, что [он] об этом прикажет, советовались.
Он могуществом королевского величества смертью особенно позорной повелел наказать, передал, что если будет нужно, придет на помощь. И так как несколько дней войско стояло на месте, преступник этот увеличивавшегося день ото дня войска бояться начал. И когда это по наущению дьявола [он] сделал, им наученный, известил, призвав из вексенцев нескольких самых знатных, каким образом мир на скале [он] сохранит, с ними договорился, что королю Франции наилучшим образом будет служить, обещания многие дал. Они, отбросив заявления и с местью не торопясь, к этой уже уступке пришли, что если какую-нибудь землю клятвенно пообещать себе позволят и безопасность ему дадут, [то он] захваченное отдаст им укрепление. Клятвой это утвердив, большинство из французов отступило.
Так как их уход отложился из-за названной земли, когда утром кроме принесших клятву другие вошли и еще другие [за ними] последовали, усилился шум оставшихся снаружи, и [они] ужасно кричали, чтобы предатели вышли наружу, [и те] или заставят сделать, или подобно предателям наказание как сообщники получат. Так как смелость и страх боролись друг с другом в поклявшихся, те, кто не приносили клятвы, на них превосходящими силами бросившись, с мечами на них напали, неблагочестивых благочестиво уничтожили; [одним] отсекли члены, другим с удовольствием вспороли животы, и все самое жестокое, слишком мягким считая, для них усиливали. И несомненно, что Божественная десница столь скорое отмщение поторопила, когда через окна и живые, и мертвые выброшены были, и бесчисленными стрелами, наподобие ежей, утыканные, на воткнувшихся копьях в воздухе [они] свободно тряслись, как если бы их земля отринула. Этому же небывалому преступлению небывалую [они] нашли месть, так как живым [Вильгельм] был бессердечным, [то] мертвого [его] лишили сердца. Поэтому из внутренностей вырвав сердце, коварством и несправедливостью налитое, на кол насадили, для наглядного зрелища мести за беззаконие на многие дни в определенном месте воткнули.
Трупы же как его, так и некоторых из сообщников, положив веревками связанные на плетни, по реке Сене [с течением] пустили, чтобы если до самого Руана плыть не воспрепятствуют, [то] месть предателям покажут, и те, кто Францию минутно за [их] зловоние порочили, пусть отныне не прекращают столь же порочить Нормандию – родину [этих] мертвецов[301].
Глава XVIII.
О том, как у сопротивляющегося брата Филиппа Мант и Монлери отнял
Редкость веры делает [так], что чаще зло в добро, чем добро во зло оборачивается. Одно божественным [является], другое – ни божественным, ни человеческим; [и] всё же случается. Так [эта] низость проявилась, когда от короля Людовика Филипп, брат от вышеназванной анжуйки, как увещеваниями отца, которым никогда [Людовик] не сопротивлялся, так и лестью благородной и весьма угодливой мачехи соблазненный, сеньории Монлери и замка Мант в самом сердце королевства от него же добился; Филипп, вступив [во владение] такими бенефициями, сопротивляться знатнейшим родам имел самонадеянность. Ведь был Амори де Монфор, прекрасный рыцарь, могущественный барон, дядей его[302]; [а] Фульк, граф Анжуйский, потом король Иерусалимский, – братом его. Мать же, всех их могущественнее, воительница искусная и просвещеннейшая в этих восхитительных хитростях женщин, которыми [они] смелые имеют обыкновение своих уже утомленных несправедливостями мужей снабжать в изобилии, анжуйца[303], [своего] первого мужа, хотя из ложа совершенно изгнанного, смягчала таким образом, что ее как [свою] даму [он] почитал и, на низкой скамеечке у ног ее часто расположившись, с волей ее, во всем соглашался, даже если [она] обманом внушала. Ведь это одно и мать, и сыновей, и весь род поднимало, так как, если с королем несчастье какое-нибудь случайно произойдет, [то] один из братьев[304] наследует, и таким образом вся линия кровных родственников к трону, почестям и участию во власти голову с удовольствием поднимет[305].
вернуться
По-видимому, вскоре после перемирия в Планш-де-Нефль. Из самого рассказа Сугерия следует, что Генрих I еще не возвращался в Англию, он вернулся туда лишь к 13 июня 1109 г.: «1109. В этом году король Генрих был в Нормандии на Рождество и на Пасху, и перед Троициным днем вернулся сюда, в свою страну, и держал двор в Вестминстере» (The Anglo-Saxon Chronicle. London-New York, 1953. P. 242). С другой стороны, Людовик VI был занят вдалеке от этого места или желал избежать всякого случая снова столкнуться со своим соперником. Может быть, он тогда занимался приготовлениями к походу в графство Барселонское, проект которого был одной из причин заключения этого перемирия (Luchaire A. Annales, № 72). Людовик VI предполагал провести торжественное заседание курии в Сансе в день св. Троицы (13 июня), таким образом, события в Ла Рош-Гюйоне могли иметь место в мае 1109 г. 154. На самом деле Амори IV, сир де Монфор, приходился Филиппу Французскому двоюродным братом, поскольку был сыном, а не братом Симона II (†1101), и соответственно племянником Бертрады, матери Филиппа. Хотя А. Рэн написал очень солидное исследование по генеалогии сиров де Монфор (Rhein A. La seigneurie de Montfort en Iveline depuis son origine jusqu'a son union au duche de Bretagne (X-e – XIV-е siecles) // Memoires de la Societe archeologique de Rambouillet. Versaille, 1910. T. 21. P. l-363), вызывает большие сомнения его положение о том, что Амори IV был младшим сыном Симона I и, соответственно, братом Амори III Сильного, Ришара, Симона II, Изабеллы/Елизаветы и Бертрады. Дело в том, что для сиров де Монфор Амори – родовое имя, которое обычно давалось первенцу. В этом колене мы уже имеем Амори III Сильного. Родовое имя повторялось только в том случае, если первенец умирал до рождения нового мальчика, который теперь мог получить это имя. Симон I умер ок. 1087 г., когда Амори IV уже должен был родиться, а Амори III еще жил – он погиб только в 1089 г. Поскольку братья Ришар (1089, †1092) и Симон II (1092, †1101) наследовали старшему Амори III, логично предположить, что только у последнего был сын, как раз Амори IV. Более того, он не может быть сыном ни Амори III, ни Ришара (хотя наследование дяди в ущерб племяннику, особенно малолетнему, – вещь довольно обычная), поскольку известно, что он наследовал ок. 1118 г. в графстве Эвре своему дяде Вильгельму, родной сестрой которого была Агнесса д'Эвре, жена Симона II. Здесь следует отметить, что Агнессу д'Эвре часто называют женой Симона I, тогда как на самом деле он женился ок. 1055 г. на Изабелле/Елизавете де Бруа, дочери знаменитого Гуго Бардуля, сира де Бруа, которая принесла ему в качестве приданого сеньорию Ножан-л'Эрамбер (ныне Ножан-ле-Руа) (Caron E. Monnaies feodales francaises. Paris, 1882. P. 8; Serrure R. La numismatique feodale de Dreux et Nogent au X-e siecle // Bulletin de numismatique. Bruxelles, 1891/92. T. 1. P. 26). В грамоте, цитируемой Э. Кароном из труда эрудита XVII в. Андре Дюшена «История дома де Бруа и де Шато-Виллэн», Симон де Монфор прямо назван зятем Гуго Бардуля и сеньором Ножана (Caron E. Op. cit. P. 7). Их сын Амори III наследовал отцу в Монфоре, а матери – в Ножане; в последней сеньории он даже чеканил собственную монету (Penchaud С. Tresor de Dreux. // Annuaire de la Societe francaise de numismatique et d'archeologie. Paris, 1877-1881 T. V. P. 432, vign.; Стукалова T. Ю. Королевский денарий графства Дро из собрания ГИМ // Труды ГИМ, вып. 98. НС, часть XIII. М., 1998. С. 51, рис. 8). После смерти Амори III Ножан получила его сестра Изабелла/ Елизавета, которая ок. 1090 г. принесла его в качестве приданого своему мужу Раулю II, сиру де Тоэни († ок. 1102/03), который в той же грамоте вместе со своим сыном Роже назван наследником сеньории Ножан-л'Эрамбер (Caron E. Op. cit. P. 7).
вернуться
Фульк IV Решен, граф д'Анжу (род. 1043 †1109), был намного старше Бертрады де Монфор, на которой женился третьим браком: «Похотливый Фульк сестру Амори [III] де Монфор горячо возлюбил, кроме тела которой ничего хорошего не превозносил, ради которой мать [Жоффруа] Мартела оставил, утверждая, что она из его рода происходит» (Chronica consulum Andegavorum. Cap. XI. // RHF XII. P. 497). Он оставил о себе скверные воспоминания: «Пусть считается, что в юности деятельным Фульк был; к годам возмужания прийдя, обжорству, пьянству, разврату, лености и бездеятельности подвержен был» (Johannis monachi Majoris Monasterii Historia Gaufredi ducis Normannorum et comitis Andegavorum, Turonum et Cenomannorum libris duobus. Prologus. // RHF XII. P. 518).
вернуться
Фульк IV Решен, граф д'Анжу. Филипп I и Бертрада де Монфор с большими почестями были приняты в Анжере 10 октября 1106 г. самим Фульком IV (Halphen L. Le comte d'Anjou au XI-е siecle. Paris, 1906. P. 171, note 3).
вернуться
У Бертрады от короля Филиппа было два сына: старший – уже упомянутый Филипп и младший – Флор (Флёри).
вернуться
Бертрада не полагалась лишь на волю случая: она пыталась организовать убийство принца Людовика во время его пребывания в Англии в 1101 г.: «В это же время молодой Людовик с позволения отца своего, с немногими, но мудрыми мужами в Англию переправился, и к знаменитому королю Генриху, ко двору его будущий политик-новобранец прибыл. (...) Со своей стороны посланец Бертрады, мачехи его, осторожно за ним последовал и грамотой, печатью Филиппа, короля Франции, скрепленной, снабжен был. (...) В грамоте он [Генрих] прочитал, что Филипп, король Франции, ему поручал, чтобы Людовика, сына его, которого он при дворе принимает, схватил и в тюрьму на все дни его жизни заключил. После того, как абсурдное и невыполнимое повеление из-за женского бесстыдства король французов ему поручил, мудрый скипетроносец с верными баронами искусно обсудил и столь преступное и для короля деяние от себя и от всех своих всячески отклонил» (Orderic Vital. Lib. XI, cap. 7. Col. 802. См. также: Luchaire A. Annales, № 13). И после возвращения Людовика: «Потом похотливая мачеха отравителей привлекла и обещаниями больших наград соблазнила, и королевского отпрыска зельем отравила. И таким образом славный юноша в постель слег и в течение нескольких дней был не в состоянии ни есть, ни спать. Почти все французы опечалились, что королевский истинный наследник находится в опасности. Наконец, когда все придворные лекари из французов изнемогли, некий бородач из варварской страны прибыл и доказательства медицинского опыта над безнадежным юношей исполнять начал и Божьей волей, местным лекарям на зависть, преуспел. (...) С тех пор королевский потомок выздоровел, но на всю последующую жизнь свою бледным сделался. Когда пасынок выздоровел, мачеха сокрушалась. Ведь страх из-за зла, которое некогда [она] ему причинила, ненависть породил и день ото дня многократно возрастал. Вот почему погибели ему сильно желала и много попыток, прилагая многие усилия, предприняла, чтобы и самой от страха перед ним, от которого весьма страдала, освободиться, в государстве прославиться и сыновей своих Филиппа и Флора, если тот умрет, в королевстве на престол с большей безопасностью возвести замыслила» (Orderic Vital. Lib. XI, cap. 7. Col. 803). Во время этих событий Сугерий пребывал в приюте Эстре, принадлежавшем Сен-Дени. Расположенный между Сеной и большой дорогой из Парижа в Бовэ приют служил монастырской школой, и в его замкнутый мирок почти не проникали слухи о происходивших вдалеке событиях (Bur M. Suger... Op. cit. P. 17, 25).