Я был настолько раздражен и недоволен тем, что я слышал и видел, что, хотя они меня самым настоятельным образом просили, чтобы я остался там на всю жизнь или на некоторое время, я не мог согласиться на это; но я отказался от этого, дав им понять, что я уходил очень довольный оказанным мне приемом, очень восхваляя кабальеро за проявленную им решимость при восстановлении своей чести, а ее – за твердость и сохранение своего доброго имени.
За проведенные там дни я убедился, насколько муж был прав, будучи столь влюбленным в это кроткое и божественное создание, настолько преисполненное скромного величия, что действительно по красоте лица, по стройности фигуры, по мягкости характера и по кротости нрава она была настоящим портретом доньи Антонии Калатайуд.[422] Чтобы предохранить себя от всякого страха, какой мог бы у меня появиться, и чтобы оставить их довольными, я дал слово вернуться в их дом и быть к их услугам, покончив свои дела в Венеции; и с этим условием они отпустили меня, ибо как у меня была боязнь какого-нибудь вреда с их стороны, так у них был страх передо мной, чтобы я не разгласил того, что я видел; во всех этих уловках нуждаются люди, бывшие свидетелями чужих бедствий, и они не должны думать, что они являются господами тех, чьи тайны им известны. Ибо и в настоящее время, и в прошлом известны великие бедствия, постигающие лиц, разгласивших тайны.
Наконец я простился с ними, причем они выказали большое благорасположение свое и любезность. Поручив себя Богу, я отправился в путь, пораженный таким необычным происшествием и преисполненный стольких несчастий, но очень довольный, видя себя вырвавшимся на свободу из этого запутанного лабиринта, – и воздавая про себя великие похвалы чести и достоинству знатных итальянских женщин и скромности, с какой они оберегают себя и свою честь и достоинство.
Я отошел уже почти на милю от этих садов, часто поворачивая голову назад, пока не потерял их из вида, так что мне показалось, что я уже в сотне лиг от них, когда я увидел, что ко мне во всю прыть мчатся два всадника. Я посмотрел кругом, нет ли на всей этой равнине какого-нибудь селения или дома, где я мог бы найти убежище и защиту, но я увидел себя настолько одиноким, что я даже не мог спастись бегством, так как ясно понял, что они раскаивались в том, что отпустили меня, когда я был свидетелем всего происшедшего. Я начал призывать Бога себе на помощь, потому что страх мой возрастал все больше по мере приближения всадников. Наконец, когда они были уже близко от меня, я счел за лучшее остановиться и ждать их решения. Они подъехали с самым недружелюбным видом и сказали:
422