– Богу было бы неугодно, чтобы я держал в плену христиан. Вы свободны, и вот ваши драгоценности, которых я был не обладателем, а только временным хранителем. – Среди драгоценностей я увидел четки, некогда подаренные мною девушке. – Пользуйтесь христианской свободой, раз вы были так счастливы, что достигли осуществления вашей заветной цели.
Радость, какую я испытал при виде этих двух дорогих существ, которые в моих бедствиях и пленении поддерживали и утешали меня, сделала меня – если можно так выразиться – вновь молодым. Потому что сердце в радости задерживает бег жизни, а радость, основанная на чем-нибудь хорошем, порождает мир в душе.
Я долго говорил с ними о моих бедствиях и об их радости, потому что, когда эти бедствия миновали, о них вполне можно вспоминать, ибо они вызывают в настоящем радость, соответствующую прошедшему злу. Добродетельные молодые люди были настолько обрадованы, увидя меня, что с их лиц исчезла всякая печаль, порожденная перенесенным бедствием. Мы устроили их жизнь, оказав им помощь в осуществлении того, чего они так сильно желали, и была так заметна перемена в их внешнем поведении, что своей жизнью они послужили для всех нас примером.
Они отправились в Валенсию, чтобы отыскать родственников отца, и там жили в таком душевном покое, что, как я после узнал, окончили свою жизнь как великие образцы христианской добродетели.
Глава XVII
Я решил, что среди шума Малаги и всевозможных происшествий на суше и на море, вместе с приветливой общительностью людей, – причем меня в этом городе все знали, – нельзя было найти спокойствия, какого я желал и какое соответствовало бы моему желанию и осуществлению моего главного намерения. Я отправился в Сауседу-де-Ронда, где есть такие уединенные и скрытые места, что человек может там жить много лет так, что его никто не увидит и не встретит, если он сам этого не захочет.
Я оделся на дорогу как простой скромный человек, но чтобы не обошлось без беды, когда я пришел в Савинилью,[469] туда прибыли два турецких брига. Турки высадились на берег и захватили всех рыбаков и пастухов, каких они там нашли, потому что, хотя и были поданы сигналы, мы их не заметили, пока не попались маврам, которые нас со связанными руками доставили на корабли. Но так как они чувствовали себя полными господами на море и на суше, они были беззаботны и стали начинять себя вином, найденным в одной рыбачьей хижине, так что все или большая часть их опьянели. В это время на них напали пришедшие по набату люди из Эстепоны и Касареса[470] и другие, жившие поблизости. Много турок было захвачено в плен и убито; очень немногие спаслись бегством. Мы, находившиеся связанными на бригах, просили стражу, чтобы нас развязали и спустили на сушу, если они хотят спасти себе жизнь. Они это сделали, и это помогло им самим спастись; потому что один пастух, человек сильный и отважный, развязав себя зубами, схватил весло, как будто это был локоть для меры, и, размахивая им, заставил развязать нас и спустить на берег.
Я был огорчен, вновь вспоминая о своих бедствиях на море и на суше. Однако, как ни многочисленны они были, я всегда встречал сострадание и сочувствие, как и теперь, потому что, увидя меня, ко мне подошел старик по возрасту, однако здоровый и сильный в своих действиях отважного человека, житель города Касареса, которого называли Авраамом по человеколюбию,[471] потому что его дом и имущество всегда были доступны для странников и путников. Он обратился ко мне со словами:
– Хотя сочувствие всегда побуждает меня к подобным поступкам, но сейчас, как мне кажется, оно заставляет меня сделать это более настойчиво, чем в других случаях, так как я вижу вас опечаленным и в преклонном возрасте. Идите за мной в мой дом, который, хотя и беден имуществом, очень богат добрым желанием, и в нем не найдется никого, кто не был бы так же искренне склонен к сочувствию, как и я. Не только моя жена и дети, но и слуги и невольники, – ибо гостеприимство хорошо тогда, когда оно единодушно и основано на любви всех.
– Как зовут того, – спросил я, – кто выказывает столько сочувствия ко мне? Потому что помимо милосердия, так озаряющего вас, есть во мне иная высшая сила, которая воспламеняет мое сердце любовью к вам.
– Я человек, – ответил он, – не известный по каким-либо своим блестящим качествам, довольный тем положением, какое дал мне Бог, благонамеренный бедняк; я не завидую ни чужому благу, ни высокому положению, которое обыкновенно очень ценится. Я обращаюсь с высшими с простотой и смирением, с равными – как брат, со всеми подчиненными – как отец. Я радуюсь, когда нахожу своих коров в хорошем состоянии, я вырезаю соты в моих ульях, разговариваю с пчелами, словно бы они были люди и понимали меня. Я не осуждаю того, что делают другие, потому что все мне кажется хорошим. Если я слышу, что о ком-нибудь говорят дурно, я перевожу разговор на предмет, который может отвлечь от этого. Я делаю добро, насколько могу, пользуясь тем немногим, что имею и что на самом деле больше заслуженного мною, и так веду я жизнь спокойную и без вражды, разрушающей жизнь.