– Удивительная сила чутья! – сказал купец. – Ведь вода – вещество без запаха, а собака обнаруживает ее, подняв лишь на воздух свой нос, являющийся органом обоняния. Превосходные качества собак достойны удивления не по рассказам, какие передают о них, не считаясь лишь со старыми историями, а по тому, что мы видим и замечаем каждый день. Какая преданность! Какая привязанность! Какая понятливость!
– По крайней мере, – сказал я, – они обладают двумя замечательными добродетелями, если можно применять к ним это выражение, и если бы у людей они были так же устойчивы в душе, как у них в их природном инстинкте, то люди жили бы в постоянном мире; эти добродетели – смирение и признательность.
– О, как верно замечено! – сказал купец. – О, какое замечательное рассуждение! О блаженном святом Франсиско, который был сыном купца, говорят, что он очень восхвалял смирение собак, желая подражать им в этом, ради того великого смирения, каким обладал наш Учитель и Спаситель Иисус Христос.
– А что касается признательности, – сказал я, – то помимо того, что ей научает нас закон природы, мы обладаем ею по Его заповеди, так как, посылая своих святейших учеников проповедовать по свету, Он повелел им, чтобы в благодарность за добро, какое им делают там, где они останавливаются, они лечили бывших там больных.
– Разве найдется, – сказал купец, – кто был бы неблагодарным или кто не умел бы отблагодарить за добро, какое ему делают? Разве есть человек, который не считал бы, что он должен вознаградить за полученное благодеяние? Кто может не обладать такой замечательной добродетелью?
– Я думаю, – ответил я, – что никто, если только это не скряги и не гордецы, которые представляют собой две категории зловредных людей в стране; одни – потому что не умеют оказывать милосердия, а другие – потому что всегда идут против него.
– И так как представилась тема о столь превосходной и божественной добродетели, как признательность, то, пока мы подходим к Адамусу, я хочу рассказать о случае, достойном стать известным, какой произошел с автором этой книги на пути из Саламанки,[185] так как не найдется жизни ни одного человека, сколько их ни бродит по свету, о которой нельзя было бы написать большой повести, и для нее нашлось бы довольно материала.
Это было, когда студенты расходились из Саламанки, вследствие известного столкновения, какое имел коррехидор дон Энрике де Боланьос с университетом,[186] и не с университетом, а со студентами, народом пылким и легко вызываемым на всякое волнение. Так как город остался почти без студентов, то автор, так же как и прочие, отправился к себе на родину, ибо, кроме того, очень близко были каникулы, желанное время отдыха для студентов. Нужда его была такова, что он молотил дорогу по-апостольски.[187] Однажды к вечеру он подошел к вентам Мурги, и так как ему не хотели дать пристанища из-за того, что он принес бы вентам мало дохода, он пошел дальше один, распевая, чтобы самому составлять себе компанию, потому что человеческий голос обладает чудесным свойством составлять компанию тому, у кого нет денег, от которых его можно было бы освободить. К нему подошли четыре человека с четырьмя арбалетами и спросили его, откуда он идет. Он ответил, что из Саламанки.
– А кого вы оставили позади? – спросили они; и он ответил:
– Скорее меня все оставили, потому что я иду медленно.
– Так почему же вы не остались в вентах? – спросили они, а он ответил:
– Так как у меня нет ни денег, ни лошади, которые могли бы дать им прибыль, то они закричали мне, чтобы я уходил из венты, – поэтому я иду, крича Богу, чтоб Он был мне спутником и судил этих хозяев венты за жестокость.
На это самый маленький из арбалетчиков или стрелков сказал:
– Мы спрашиваем об этом, сеньор студент, чтобы узнать, не остался ли кто-нибудь позади, кто мог бы купить у нас дичь, которой у нас очень много и на которую мало покупателей.
И, обращаясь к своим товарищам, сказал:
– Большое сострадание возбудило во мне дурное обращение и жестокость этих хозяев венты по отношению к пешеходам, а еще больше – нужда, какую я увидал у студента. Возьмем его в наше пристанище, потому что когда-нибудь это милосердие послужит нам защитой перед Богом.
185
Дальнейший рассказ о разбойниках нарушает хронологическую последовательность событий, которой Эспинель всюду тщательно придерживается. Путешествие, во время которого рассказывается этот эпизод, относится к 1572 г., а узнавание разбойников произошло через 22 или 23 года, т. е. в 1594 или 1595 гг., когда Эспинель действительно был в Ронде. Этот необычайный для нашего автора анахронизм заставляет предположить здесь позднейшую вставку, тем более что Эспинель, ведя весь рассказ от имени Маркоса, здесь прямо говорит, что данный случай произошел с «автором этой книги»; это и послужило, между прочим, одной из причин для необоснованного отождествления автора и героя. Весь характер вставки, в сопоставлении со значительной долей автобиографичности рассказа о юношеских годах Маркоса, позволяет все же предполагать, что эпизод с разбойниками и даже финальное узнавание не были вполне выдуманными.
Этот эпизод воспроизведен Лесажем со значительными изменениями («Жиль Блас», кн. 1, гл. Ш и IV).
186
Имеется в виду студенческая забастовка, вызванная арестом одного из наиболее уважаемых профессоров, монаха – поэта фрай Луиса де Леона, в 1572 г. и повлекшая за собой временное закрытие университета. Связанный с этим перерыв занятий вызвал первое путешествие Эспинеля в Ронду для принятия капелланства.