Я пошел спать в эту ночь, удивленный и пристыженный двуличием, с каким так оскорбительно обошлась со мной эта моя возлюбленная, точно это было от дьявола, и не от того, который вылез из колодца; я не могу еще вполне поверить, что приветливость, какую обещает лицо красивой женщины, может уживаться с таким тяжким обманом и что с такой легкостью женщина поддается дурному совету. Что мужчина имеет сострадание к слезам женщины, в этом большое благородство, но что она для дурной цели притворяется плачущей, – это кажется мерзостью. Подчиниться красоте – это дело естественное; но подчинять красоту обману – это противно разуму и даже противно природе. И то, что такое мужество, как мужество мужчины, который выступает против целого войска, подчиняется женщине, которая бежит от мышонка, – это поразительно. Избави меня Бог от ссор с ними и сохрани меня от их притворства, потому что даже помимо своего желания они обычно обладают им, чтобы дать понять, что они любимы и полны презрения; что их любят и что они этого не ценят; что их услаждают и что они насмехаются над тем, кто им служит.
Глава V
Я не был настолько спокоен относительно происшедшего, чтобы для меня не было необходимостью быть начеку, сильно опасаясь козней этого хвастуна; потому что если прежде он был раздражен похищением клинка, то после он сердился за то, что так обернулась против него шутка, которую он думал устроить мне. Я для своей большей безопасности прибегнул к убежищу в доме одного знатного кабальеро, расположенном рядом с Omnium Sanctorum[279] на Ферии[280] и служившем для меня защитой и прибежищем во всех моих проказах и приключениях. Когда я находился в упомянутом доме сеньора маркиза дель Альгава, дона Луиса де Гусман,[281] хвастун прислал мне вызов на дуэль через посредство одного своего друга, тоже хвастуна; а слуги маркиза, которых он имел много, и очень честных, избавили меня от этой обязанности, ибо они были моими друзьями, так как вследствие невежливости, выразившейся в потере уважения к дому, они отправили его домой с разбитым носом, оставив его шпагу, щит и кинжал кухонным мальчишкам, чтобы те купили себе на них закуски. Этот клеветник – дурной конец пусть пошлет ему судьба[282] – устроил таким образом, что одному городскому судье, большому моему врагу – Бог знает, может быть, он был обманут – донесли, будто я поджег дом любовницы этого хвастуна, так что, несправедливо подозревая меня, он постоянно держал меня в страхе; и хотя я всегда старался превзойти его в вежливости и лишить его возможности мстить, которую он лелеял в своей груди, но, обладая, вероятно, малоблагородной душой, он не обращал внимания на учтивость и скромность, с какой я обходился с ним; ибо маловозвышенные души, видя превосходство врага над собой, стараются отомстить как только могут, не думая о том, хорошо это для них или плохо. Но души доблестные, будучи господами над мщением, считают величием не думать о мщении. Этот судья, о котором я говорю, видя, что благодаря сообщению, какое сделал ему мой враг, он мог удовлетворить свое жестокое желание, сейчас же принялся за осуществление своего злого намерения, сделавшись одновременно сыщиком и следователем, внимательно следившим за каждым моим шагом, о чем я узнал через посредство людей, бывших моими и его друзьями. Я узнал об этом и о том, что городской судья, преувеличив мое преступление и утверждая, что я был поджигателем, не принимал ни предостережений, ни советов, какие ему давались, ибо он прислушивался к мнению только одной стороны, очень в этом заинтересованной. Он сказал, что он захватит меня в любой церкви, в какой бы я ни находился, потому что преступление поджигателя было очень тяжким. Этого не сделал бы тот, который те перь занимает эту должность, ибо Хустино де Чавес – справедливейший судья, благоразумный и настоящий христианин, тщательно обдумывающий все, что он говорит и делает, не опрометчивый и не решающий дело сплеча, но очень спокойный и осторожный во всех своих поступках. Но есть судьи, хотя и немногочисленные, которые не хотят оставлять преступления до божеского суда, так что кажется, что их избрал дьявол, чтобы их руками делать то, чего он не может сделать своими, потому что они связаны у него Богом.
Узнав, что этот судья так жестоко преследовал меня, я сменил платье на старую и плохую одежду, чтобы меня нельзя было узнать; я держал около него своего шпиона, который сообщал мне обо всем, так как я сам не отходил далеко от церкви Omnium Sanctorum, где сакристан[283] был моим другом, с которым я договорился обо всем, что мне нужно делать, если за мной придут.[284] Друг пришел уведомить меня об этом и сообщил, что для этого предприятия судья взял с собой Толеданильо,[285] дьявольского сыщика, и я поклялся, что сыграю с ним шутку, так что он должен будет нести меня на себе ко мне домой. Судья сейчас же явился с такой поспешностью, что еще немного, и я не смог бы выполнить своего плана. Я отдал сакристану плащ, куртку и шпагу и, надев грязную старую куртку и повязав голову очень рваным и окровавленным платком, замешался среди нескольких отвратительных нищих, просивших у дверей церкви подаяния. Он в ярости явился разыскивать меня в церкви, сакристан запер церковь еще до его прибытия и поклялся – и по правде, – что во всей церкви не было никакого укрывавшегося и никого другого, кроме этих нищих, которые никому не давали слушать обедню, и что, если ему угодно задержать какого-нибудь укрывающегося, он готов передать такого в его руки, выгнав всех нищих оттуда. Судья немедленно начал выгонять их, говоря:
280
281
282
Игра слов, построенная на сходстве написания: буква
284
Речь идет о праве преступника искать убежища в церкви, где он был недосягаем для судьи.
285
Очень распространенные в испанской речи уменьшительные имена часто имеют пренебрежительный оттенок; точное значение «Толеданильо» – маленький толедец.