Я встретил его, когда ему было 66 лет, и у него на самом деле совсем не было зубов, а из‑за чувствительности дёсен он не мог носить и протез. «У меня не осталось зубов», — часто говорил он тем, кто боялся его, особенно молодёжи.
Как я сказал выше, в Англии он сначала был никому неизвестен, но только не Богу, видящему то, что не могут видеть люди. С ним приехало пять человек, чуть позже две монахини вернулись обратно во Францию, и отец Софроний остался с тремя монахами — «тремя мушкетёрами», как он их называл. Для англичан они были чужестранцами, въехавшими в их страну, неохотно принимавшей приезжающих на жительство, и то как это случилось, как им разрешили въезд — чудесная история. Для англичан русский старец не представлял ничего замечательного — в Англии вообще отношение к иностранцам спокойное. Более того, хотя христианская духовная жизнь и представляет собой неописуемое величие, она неведома для не знакомых с ней — всё сокрыто внутри. И отец Софроний оставался сокрытым для многих, смотрящих на внешнее, предпочитающих не замечать его, отворачиваться, презирать, мешать, уязвлять, отталкивать в прямом и переносном смысле. Иногда ему доставалось и от церковных властей, но он никогда не сходил с духовной высоты до уровня земных дрязг. Всё земное было для него преходящим, имеющим великое значение только последствием для вечности[8]: ведь иногда и незначительный эпизод может повлиять на вечность, на спасение.
Итак, в отце Софронии нас поражала его доброта, вместе с которой мне было дано пережить и нечто дотоле неведомое — чувство свободы. Я не мог понять, почему рядом с ним или в его монастыре меня посещает это неведомое мне состояние свободы.
Первый раз я встретился с ним в августе 1962 года. Я приехал в монастырь погостить, и не думал становиться монахом ни в Англии, ни в другой цивилизованной стране. Всё что я искал — это опытного духовного отца, который помог бы мне разобраться, действительно ли я имею монашеское призвание или мои чувства — юношеское чудачество. Услышав о таком человеке, я сразу отправился к нему и остался на месяц. Позже я часто вспоминал о той свободе, которую испытал рядом с ним, но не знал как объяснить её. Я не совершал ничего, за что в обществе мог бы оказаться лишённым свободы, и тем не менее рядом с ним я почувствовал себя свободным в высшей степени. Как мне подсказал позже афонский монах, сие произошло потому, что сам отец Софроний был свободным. Тогда мне стала понятна эта свобода — это не свобода что‑то делать, а свобода быть, быть самим собой, беден ли ты или богат, ошибаешься в чём‑то или нет, грешен или свят — в его присутствии ты чувствовал свободу быть самим собой, и если ты желал спасения, то он мог взять тебя за руку и идти вместе с тобой. Больше ему ничего не надо было от тебя. В нём не было ни фальши, ни наигранности, он не переносил обмана. И хотя он не любил ничего подобного, он не заставил бы вас и краснеть — он принимал тебя таким, какой ты есть[9]. Впрочем своим руководством, которого ты и не замечал, он старался вытащить тебя из твоего состояния и возвести туда, где был сам — в известные ему с раннего детства места божественной свободы. Он желал, чтобы каждый оказался там, но никогда никого не принуждал. Иногда ему приходилось нас, своих неразумных цыплят, несколько дисциплинировать, и порой весьма сурово: я лично испытал на себе строгость его слова, но то случалось крайне редко, за тридцать лет всего три — четыре раза. Причём строгость та была весьма любопытной — она начинала действовать и что‑то менять внутри тебя независимо от его слов. Я удивлялся, знал ли он сам, что он творит со мною? Как человек может знать, что выговор его подействует именно таким образом? Думаю, он был послушен Духу Божию, а Бог знает, что Он творит. Бог знает как ударить, чтобы не причинить, но исцелить рану. Таким был отец Софроний.
Конечно, говоря подобным образом о человеке или о жизни рядом с ним, мы выражаем суть пережитого, на деле же всё было очень просто, незаметно. Если ты духовно невнимателен, то вообще всё пройдёт мимо — проживёшь с таким человеком пятьдесят лет, да так и не поумнеешь. Один из его духовных чад, живший с отцом Софронием ещё на Афоне, а позже ставший архимандритом в Греции, приезжая к нам в монастырь, говорил: «Бестолковые, неужели вы не понимаете, он — святой! Он бросает вам пыль в глаза, и вы ничего не видите!» Но мне кажется, то была не пыль, а простота жизни. Он жил и был самим собой, и именно этим учил нас жить свято. До встречи с отцом Софронием я думал, что святой — это какое‑то уникальное, редчайшее явление в истории человечества; что святого надо поставить на пьедестал высотой пятнадцать километров и смотреть на него в перевёрнутый бинокль, чтобы он казался нам как можно более далёким. Но меня отец Софроний учил: «Ты хочешь увидеть святого? Посмотри в зеркало. Или ты думаешь, что тот, кого ты видишь в зеркале — не святой? Хорошо, пусть пока не святой, но он — святой в процессе своего творения». Я перифразирую, он мне не говорил таких слов, но думаю именно сие он имел в виду.
8
«В нашей жизни ничего нет, что не имело бы важного значения. Все важно. Почему? Потому что связано с Великим Богом» (Софроний (Сахаров), архим., Духовные беседы, Эссекс — Москва, 2007, Т.2, С.92).
9
Приблизительно в те же самые годы (в 1959 году), о которых говорит отец Рафаил, отец Софроний так писал о себе к своей сестре Марии: «Я вступаю в годы, когда становится естественным думать о конце своей жизни, и это не мешает мне, в силу немалого и нелегкого опыта жизни, одновременно жить в двух планах. Один — видеть первую мысль Творца о нас, второй — любить людей такими, как они есть; мыслить всегда также двойственно: с одной стороны, в перспективе нашего изменчивого мира, где все так быстропроходяще и текуче; с другой — стоять умом в „живой не подвижности вечности“. Без второго, мне кажется, было бы трудно любить людей. Почему? Просто хотя бы потому, что если человек „отцветает, как трава“, то унижается его образ в сердце. А именно этот вечный образ, лежащий в основе жизни каждого человека, делает его, каждого человека, драгоценным и любезным даже при его недостатках временных». (Письма в Россию, М.2003. С. 76–77)