Восстановленная весной-летом 1919 г. советская власть воспринималась первоначально как недолговечная, или, по выражению одного из видных советских руководителей Уфимской губернии Б.М. Эльцына, как «десятая власть»: «...то эсеровщина, то учредиловцы, то коммунисты, то чехи, то опять коммунисты, то Колчак, то коммунисты...».[96]
В силу сложного переплетения многих обстоятельств — небывалых разрушений, развала управленческих структур, деградации условий жизни и политической одержимости вернувшихся к власти большевиков — выход из гражданской войны на Урале имел затяжной и болезненный характер. Война не сменилась миром — она получила второе издание, приобретя на этот раз характер крестьянской войны, затянувшейся еще на два года.
Насильственное изъятие продовольственных запасов сельского населения участниками гражданской войны сменилось после ее окончания нереалистичными заданиями по продовольственной разверстке со стороны советской власти, выполнявшимися с не меньшими жестокостью и равнодушием к судьбе обобранного населения. Его положение, таким образом, с окончанием гражданской войны не изменилось к лучшему. Скорее наоборот: пока шла война, оставались надежды на приход какой-нибудь «доброй» власти. Теперь крестьянско-казачьему населению приходилось надеяться только на себя. Ряд обстоятельств облегчал возможности сопротивления: в горной, лесной и степной частях Урала после прекращения боевых операций скрывались десятки тысяч дезертиров из «белой» и «красной» армий, у населения в годы Первой мировой и гражданской войн были накоплены значительные запасы неучтенного оружия, а советская власть была еще слишком слаба для организации скоординированных и массированных действий против повстанцев.
В период с августа 1919 по февраль 1921 г. зафиксировано не менее 30 случаев серьезного, выходящего за локальный уровень, сопротивления уральского населения представителям «диктатуры пролетариата».[97] По всей территории региона действовали партизанские отряды численностью от одного десятка до двух с половиной тысяч участников. Будучи чрезвычайно подвижными, эти отряды предпочитали курсировать на границах территориально-административных образований, подальше от губернских центров, которые пока еще были не в состоянии должным образом скоординировать свои действия, ограничиваясь борьбой с «бандами» поодиночке. Их состав был крайне непостоянным и пестрым: ядро их составляли, как правило, дезертиры или, во всяком случае, люди, имевшие навыки военной службы, а основную и текучую массу — сельское население, измотанное политикой «военного коммунизма». Естественным спутником повстанческих отрядов являлся сильно развившийся в последние годы уголовный элемент, предавая их облику и деятельности разбойный характер.
Осенью 1919 г. повстанческое движение охватило приграничные районы Екатеринбургской, Уфимской и Челябинской губерний, ряд уездов Пермской губернии. В первой половине 1920 г. оно приобрело особо ожесточенный характер в Уфимской губернии, где тяготы разверсточных поборов усугубились невниманием властей к национальным проблемам башкир. Еще в период сотрудничества лидеров башкирских автономистов с Москвой весной 1920 г. А.З. Валидов в беседе с В.И. Лениным с горечью констатировал:
«Среди наших русских товарищей господствует идея, что при строительстве большого здания социалистической России цементирующая роль принадлежит только русскому народу. Они считают, что уважение к восточным людям, вроде нас, станет главной причиной распада российского общества».[98]
Подобное недоверие представителей центральной и местной властей к национальным движениям приобрело в практике продовольственных отрядов самые грубые формы дискриминации, замешанной на ксенофобии исполнителей продовольственной диктатуры. В результате в феврале 1920 г. в Мензелинском уезде вспыхнуло крестьянское восстание «Черного орла», быстро распространившееся на Белебеевский, Бирский и Уфимский уезды и перекинувшееся затем на соседние Вятскую, Казанскую и Самарскую губернии. Лозунги движения имели антикоммунистический характер и отражали неприятие крестьянами политики «военного коммунизма», в организации которого обвинялись «переродившиеся» из революционеров в угнетателей большевики: «Советы без коммунистов», «Даешь свободную торговлю», «Да здравствует партия большевиков, долой коммунистов». Летом того же года невыполнимо высокие планы по сбору продразверстки и чудовищно жестокие формы их реализации на фоне грядущего неурожая, а также мобилизация уставших от многолетней войны казаков на польский фронт вызвали взрыв казачьих и крестьянских восстаний в Оренбургской и Челябинской губерниях. В июле 1920 г. восстали части 2-й Туркестанской кавалерийской дивизии А. Сапожкова, началось формирование казачьего отряда, известного под названием «Голубая армия», бежавшим из заключения казачьим офицерам Е. Мировицким. Активно действовали отряды казаков и башкир численностью от 120 до 500 человек в населенных башкирами местностях Челябинской губернии. В районе Златоуста численность повстанческих формирований достигла 2500 человек, что позволяло даже рискнуть, правда, безуспешно, атаковать город. Наконец, в начале 1921 г., во время пика разлившейся по всей стране массовой борьбы против политики «военного коммунизма», в Западной Сибири вспыхнуло грандиозное крестьянское восстание. Оно охватило значительные части Тюменской, Омской, Курганской, Екатеринбургской, Челябинской губерний и казахские степи. Весной 1921 г., по данным Вятской губчека, в губернии действовало около 50 «бандитских шаек», сосредоточенных большей частью на границе с Костромской губернией.[99] В мае мятежный отряд командира 49-го дивизиона Охранюка-Черского в Оренбургской губернии имел в своем распоряжении два эскадрона кавалерии по 130 сабель, две роты пехоты численностью в 200 штыков, комендантскую роту и пулеметную команду с шестью пулеметами.[100] Летом 1921 г. бывший офицер колчаковской армии полковник Старжевский объединил в «Первую народную армию» разрозненные казачьи отряды на бывшей территории Оренбургского казачьего войска. Впрочем, население края, изнуренное опытом многомесячной и безуспешной борьбы против советской власти и озабоченное перспективой грядущего вслед за засухой 1921 г. голода, к этому времени утратило интерес к действиям повстанцев и перестало оказывать им поддержку. Остатки разрозненных повстанческих отрядов, в том числе и Охранюка-Черского, осенью 1921 г. были рассеяны. Трудно не согласиться с выводом, к которому на основе анализа повстанческих выступлений пришел Д.А. Сафонов: «...крестьянский протест в итоге был задушен голодом».[101]
97
См.: Телицын В.Л. К истории антибольшевистских выступлений на Урале в первые революционные годы: участники и руководители (предварительные замечания) // Революция и человек: социально-психологический аспект. М., 1996. С. 177. Реально число крестьянских выступлений на Урале было значительно выше. Д.А. Сафонов только на Южном Урале для периода 1919-1922 гг. насчитал 478 локальных выступлений с различными формами протеста, в том числе 97 случаев активного и инициативного сопротивления. Учитывая слабость государственной власти и, следовательно, неполноту информации о действительном положении дел в деревне и станице, Д.А. Сафонов считает корректным повысить приведенные им результаты сплошного поиска в семь раз. См.: Сафонов Д.А. Великая крестьянская война 1920-1921 гг. и Южный Урал. Оренбург, 1999. С. 213, 215. Подробно о повстанческом движении на Урале, помимо информативно насыщенной монографии Д.А. Сафонова, см.: Кобзов В.С., Сичинский Е.П. Государственное строительство на Урале в 1917-1921 гг. Челябинск, 1997. С. 147-164.
98
Тоган З.В. Воспоминания. Борьба мусульман Туркестана и других восточных тюрок за национальное существование и культуру. М., 1997. С. 249.