Содержащаяся в предыдущих главах информация не только демонстрирует повышенный риск существования в условиях затяжных катастрофических потрясений, но и позволяет предположить, что разрушение государственности и экономических структур, «атомизация» общества создавали чрезвычайно многообразные возможности вживания в новые условия. В этой связи неизбежно всплывает проблема классификации техники борьбы за существование.
Первую, насколько мне известно, попытку разработать такую классификацию на примере поведения обывателя в России революционных лет предпринял В.В. Канищев.[1608] В качестве критерия для нее им предложена степень законности добывания средств существования. К легальным способам приспособления им отнесены советская служба для получения «классового пайка», переселение в «сытые» края, приобретение удостоверения, освобождающего от реквизиций и призыва в армию, приработок с помощью занятия дополнительным ремеслом или (для горожан) сельским хозяйством и огородничеством. Среди полулегальных методов выживания фигурируют спекуляция, в том числе наиболее известная ее форма — мешочничество, на которую власти, неспособные решить продовольственную проблему, вынуждены были закрывать глаза. Нелегальные способы приспособления, по классификации В.В. Канищева, включают в себя манипуляции с продовольственными карточками, уклонение от многочисленных повинностей, массовые хищения бесхозного имущества, кражи на железных дорогах самими работниками транспорта, опустошение частных огородов, злоупотребление служебным положением. Такая классификация, помимо неполноты перечисленных методов приспособления к экстремальным условиям существования (это признается и ее автором), имеет ряд очевидных недостатков. Государственный взгляд на способы приспособления населения не был постоянным. Например, власти, в зависимости от ситуации, то легализировали мешочничество, то начинали жесткую кампанию борьбы с ним. В результате один и тот же метод борьбы за существование попадал то в разряд легальных, то в круг незаконных. К тому же легальные формы приспособления чрезвычайно часто наполнялись криминальным содержанием. Так, власти по мере сил боролись против «шкурников» среди советских служащих, то есть как раз против тех, кто поступал на работу ради пайка. Законное переселение также было юридически затруднено режимным положением многих территорий и населенных пунктов страны, которые закрывались властями в надежде таким способом решить продовольственный вопрос. Получение нужных «охранных» бумаг зачастую также было сопряжено с незаконными действиями. В.В. Канищев и сам признает, что некоторые легальные способы выживания на деле имели рваческий характер.[1609] Итак, по причине слабости институтов власти и непостоянства официальной линии, границы между предложенными В.В. Канищевым формами приспособления оказываются предельно размытыми. Видимо, большинство способов выживания располагались в своеобразной «серой зоне» и являлись сложной комбинацией легального и наказуемого.
Более всего в предложенной квалификации смущает концентрация авторского внимания на «экономической» сфере борьбы за существование — технике получения материальных ресурсов (производстве и распределении).[1610] Между тем, существовали и другие области жизнедеятельности, требовавшие выработки техники выживания.
К ним относятся действия, направленные на обеспечение личной безопасности. Рассматриваемый период был перенасыщен не только материальными, но и физическими угрозами. Никто не знал, не попадет ли он завтра в тюрьму, не лишится ли жизни от ножа бандита или пули милиционера. В этой связи люди вырабатывали способы активного или пассивного приспособления к господствующему режиму или, в самом крайнем и безвыходном случае, методы обороны против него.
Изменение внешних условий существования «перенастраивало» человеческую психику и модели поведения. Закономерности новой «отладки» поведенческих кодов российского населения в те годы соответствовали наблюдениям немецкого теоретика социо- и психогенеза и автора теории «процесса цивилизации» Н. Элиаса:
«...общества без стабильной монополии на власть одновременно всегда являются такими обществами, в которых разделение функций относительно ограничено, и цепочки действий, связывающие отдельного человека, довольно коротки. И наоборот: общества с более стабильными властными монополиями... — это общества, в которых разделение функций более или менее хорошо развито, в которых цепочки действий, связывающие отдельного человека, длиннее, и функциональная зависимость человека от других людей сильнее. Здесь человек в целом защищен от внезапного нападения, от неожиданного вмешательства физической силы в его жизнь; но одновременно он и сам вынужден сдерживать выплески собственных страстей, возбуждение, которое толкает его к нападению на другого. [...] Удержание спонтанного возбуждения, сдерживание аффектов, расширение горизонта мысли за пределы сиюминутности, в последовательность прошедших причин и будущих последствий, — это различные аспекты того же изменения поведения, которое неизбежно происходит одновременно с монополизацией физического насилия, с удлинением цепи последовательных действий и взаимозависимостей в общественной сфере. Это и есть изменение поведения в смысле "цивилизации"».[1611]
1608
См.: Канищев В.В. Приспособление ради выживания: мещанское бытие эпохи «военного коммунизма» // Революция и человек: быт, нравы, поведение, мораль. М., 1997. С. 98-115.
1610
Ограничение стратегии выживания населения сферой создания и циркуляции материальных благ грозит превратиться в традицию современной российской историографии (напр., см.: Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия»: распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. М., 1998. С. 141-172.
1611
Elias N. Ober den Prozeß der Zivilisation: soziogenetische und psychogenetische Untersuchungen. Frankfurt/M., 1997. Bd. 2. S. 332-333.