Если большевикам удастся в некоторых городах сделаться хозяевами положения, то все равно и в этих городах население смотрит на них, как на рыцарей с большой дороги. А властвовать против воли народа долго не удастся».[1631]
Одна из челябинских газет в последнем номере за 1918 г. настойчиво внушала читателю:
«Русский народ не виноват в том политическом разврате, который ему прививали из Петрограда приказы №1 и прочие, требовавшие от верного русского солдата перестать отдавать честь своему начальству, "взять под подозрение" все русское доблестное офицерство и отобрать у него оружие.
Это все исходило из тех центральных советов солдатских, рабочих и прочих депутатов, где свободно ходил немецкий шпион и где было задушено правдивое независимое слово».[1632]
«Народ» представал в «красной» и «белой» пропаганде страдательной величиной, обманутой коварным врагом. То, что любой режим в ходе репрессивных акций выхватывал из населения реальных или мнимых представителей, пособников, активных или пассивных сторонников классовых или национальных «врагов народа», лишь подтверждает тезис о принципиальном снятии с «народа» ответственности за всероссийское бедствие.
Эти качества — неустанный поиск и воинственное разоблачение «врагов», снятие с себя и с «простого народа» ответственности за происходящее — большевистская пропаганда сохранила и после прекращения боевых действий. Она проводилась радикально, «по-военному», четко присваивая всякому явлению ярлык «революционного» или «контрреволюционного». В проявления «революционности» населения записывалось любое недовольство прежней, несоветской властью, любое выражение симпатии к большевистскому режиму. Любопытно, что в чекистских документах настроение жителей летом-осенью 1919 г. квалифицировалось как более «революционное» именно там, где длительность пребывания «белых» и степень разорения территорий и населения были наибольшими.[1633] Тем самым под «революционностью» подразумевались не столько безоговорочная лояльность к Советам, сколько негативная реакция на прежний режим.
Факты интерпретированной таким образом «сознательности» тщательно собирались и использовались в средствах массовой информации как доказательство народной поддержки советской власти. Так, в «Известиях» Уфимского губернского революционного комитета было приведено растроганное уверение старика-крестьянина из села Ерал: «Они, вон, белые-то, увели у меня из семьи две коровы без копейки, ограбили, а вам, коли по добру, по справедливому, все отдадим, поможем армии, наша она, и спросит — дадим, все дадим».[1634]
Подобные высказывания принимались на веру, не анализировались. Власти словно бы не видели, что крестьяне готовы были к сотрудничеству при условии, что с ними будут действовать «по добру, по справедливости», что выражения симпатии могли быть сиюминутным порывом, результатом надежд на прекращение насилия и безвозмездных реквизиций или попыткой найти с властью общий язык. Некритичное восприятие представителями власти разрозненных проявлений лояльности населения, поиск фактов весьма условной «революционности» могли рождать неоправданные иллюзии, самообольщение и самообман. Этот наивный подход затем был взят на вооружение и на протяжении десятилетий тиражировался советскими историками.
Власти предпринимали массированные идеологические «лобовые атаки» на население, наивно веря в возможность таким способом пробудить в нем «сознательность» и симпатию к существующему режиму. Так, с января по июнь 1920 г. только в Челябинском уезде профсоюзы провели сотни мероприятий агитационного характера. Статистика свидетельствует о нараставшей интенсивности этой работы. Количество собраний на предприятиях и в учреждениях возросло с 27 в январе до 97 в июне, число митингов — с 6 до 57, спектаклей — с 13 до 54, концертов — с 2 до 36.[1635] С мая по октябрь 1920 г. в Пермской губернии, по неполным данным, было организовано 1904 митинга.[1636] В августе того же года Екатеринбургская губернская комиссия по борьбе с дезертирством провела 640 митингов, 53 собеседования, 116 собраний, 117 чтений, 43 лекции, 39 спектаклей.[1637] В августе-сентябре 1920 г. в Вятке после окончания рабочего дня организовывалось до 25-35 митингов в день. Их темами были борьба с армией П.Н. Врангеля и «белопанской» Польшей, организация продотрядов, мобилизация на фронт, очередные задачи Советской власти, продовольственное положение, революционные события в Европе и т.д.[1638]
1633
См.: Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД. 1918-1939. Документы и материалы. В 4-х т. Т. 1: 1918-1922. М., 1998. С. 208-209; ГАНИОПДПО. Ф. 557. Оп. 1. Д. 10. Л. 69.