Но наибольшую ненависть к политике продразверстки и ощущение безысходности испытывали ее непосредственные жертвы — крестьяне и казаки. К концу 1920 г. в связи с безжалостным проведением продразверстки критика существующего режима и призывы к его ликвидации становились все более радикальными.
Недовольство властью в начале 1921 г. открыто выражали даже представители разваливавшихся сельских советских органов и партийных ячеек. В феврале 1921 г. член Верхнесанарской партячейки Троицкого уезда Пальчиков заявил: «Для чего существует наша ячейка, говорят, что мы, коммунисты, являемся хозяевами Республики, но это все ложь, потому что нас обобрали донага, отобрали хлеб, фураж, скотину, шерсть и т.д.» [1676]
Недоверие населения к власти нуждалось в обосновании. Народные истолкования происходившего, как и официальная пропаганда, активно эксплуатировали интерпретационные образцы теории заговора. В условиях распада традиционных норм поведения собственное нарушение этих норм в отношении других легче всего было оправдать, отодвинув жертву своих поступков за пределы норм, поставив ее вне закона.[1677]
Образцом такой смысловой манипуляции может служить объяснение своего поведения громилами во время «пьяной революции» осенью 1917 г. Основным объектом «народной» ярости — в этом современники не сомневались — осенью 1917 г., в отличие от октябрьских погромов 1905 г., был не «жид», а «буржуй». Во всяком случае, эта тенденция смены символов зла ясно читается на Урале, где, как и в ряде других регионов страны, юдофобские настроения до революции не имели большой популярности и локализовались в деятельности местных, достаточно чахлых отделов Союза русского народа. При этом образ «буржуя», как и образ «жида» в прежние годы, оставался лишенным предметной конкретности и не имел отчетливых контуров. В слепой ярости пермские погромщики в ноябре 1917 г. портили книги и картины, били стекла, ломали все, что ассоциировалось с «буржуйским» образом жизни — вплоть до музыкальных инструментов.
Образ виновника собственных несчастий сохранял аморфность и позже. Найденная чекистами в августе 1920 г. на улице поселка Шеломенцевского Еткульской станицы Челябинского уезда стихотворная листовка, на мой взгляд, достаточно адекватно передает умонастроения сельских жителей и их толкование происходящего. Бесхитростный рассказ самодеятельного автора, на первый взгляд, далек от широких обобщений. Доморощенный стихотворец описывает лишь то, за что «цепляется» его взгляд — повседневные неурядицы и падение нравов в его родном поселке. Тем не менее, созданный им текст явно распадается на три тематических блока. Первая его половина посвящена идеализированной и неточно прописанной «старине», для которой были характерны изобилие и порядок. Прошлому противостоит настоящее. Критика поврежденных нравов односельчан является одновременно критикой власти, неспособной обеспечить порядок. Наконец, последние четверостишия содержат интерпретацию новой, весьма неопределенной власти — «какой-то коммунки», сравниваемой, в духе народной смеховой культуры, с рассадником венерических болезней. Основная причина и одновременно симптом этой «заразы» — свободный доступ к власти всякой «швали», представители которой встречаются и в месте жительства автора:
Постепенно народные истолкования природы и перспектив жестокого режима обретали более устойчивые контуры. Многое свидетельствует о том, что за разрозненными негативными характеристиками власти скрывался универсальный интерпретационный стереотип, характерный не только для отношения российского населения к государству, но и составляющий важный компонент политической культуры в доиндустриальном обществе. Имеется в виду идеализация государства как некоего нерукотворного порядка, нарушаемого его нерадивыми представителями. В этом контексте монархический, имперский патриотизм российского крестьянства вполне органично сочетался с анархическим неприятием «чиновничьего произвола». Модификацией идеала государства без чиновников в ранней Советской России стал простонародный лозунг советской власти без коммунистов, «спецов», чекистов, милиции и пр.
1678
ОГАЧО. Ф. 77. Оп. 1. Д. 127. Л. 23об.-24. Полный текст опубликован в монографии Д.А. Сафонова (Сафонов Д.А. Великая крестьянская война 1920-1921 гг. и Южный Урал. Оренбург, 1999. С. 271-272). К сожалению, автор, поместив этот выразительный документ в приложение к монографии, отказался от его комментария и интерпретации.