«Неправильную, по ее (интеллигенции — И.Н.) мнению, политику, разруху и все прочее она объясняет тем, что от тов[арища] Ленина скрывают все, что творится на местах, и освещают только с хорошей стороны. Поэтому-то и рабочие (напр[имер], во время забастовки в Главных мастерских) и крестьяне во всех затруднительных случаях собираются посылать к товарищу] Ленину делегатов».[1687]
Такая интерпретация происходящего, согласно которой ответственным за свои беды население считало если не советскую власть, то все же ее представительства, не позволяла говорить о лояльности к режиму и квалифицировалась органами политического наблюдения как «контрреволюционная агитация». Излюбленным приемом критики власти стало утверждение, что государственные органы оказались в руках «белогвардейцев» и «буржуазии». Ненависть к «контрреволюционерам», которая ранее определялась официальными сферами как проявление «революционности» и «сознательности», неожиданно больно ударила по советской власти. Так, рабочий Молодцов, один из организаторов забастовки в железнодорожных мастерских Оренбурга, в апреле 1921 г. открыто заявил на собрании:
«В Губчека, в Угрозыске служат белогвардейцы, гады и мерзавцы. В военном трибунале — полковник Беркутов, который сражался с белыми против нас, а теперь расстреливает рабочих. [...] Все коммунисты поддались под белогвардейщину. Над белогвардейцами нужен контроль рабочих».[1688]
«Контрреволюционное перерождение» городское население усматривало в отдалении представителей «народной» власти от низов, которое с тревогой отмечалось и в чекистских материалах.[1689] Особое раздражение вызывало несправедливое распределение продовольствия. 1 мая 1921 г. в Челябинске была обнаружена прокламация:
«Да здравствует великий пролетарский голодный, но с украшениями — праздник 1 мая с 5-ти фунтовой дачей муки низшим чинам и рабочим и ветчиной ответственным работникам, только им, так как неответственные лица ветчину кушать не умеют.
Президиум голодных пролетариев города Челябинска».[1690]
К вести о замене продразверстки налогом население отнеслось настороженно, видя в этом новшестве очередной подвох. Как отмечал информационный бюллетень Пермской губчека в мае 1921 г., настроение рабочих, крестьян и служащих было одинаковым: «На митинги совершенно никто не ходит, говоря: слыхали мы ваши сказки, сначала накормите, а потом послушаем, дослушались до голодной смерти, хоть умирай, да слушай».[1691]
Мотив «контрреволюционного» перерождения советской власти особенно усилился осенью 1921 г. в связи с нарастанием продовольственных сложностей и насильственным проведением продналога. В сентябре среди рабочих Полтавских каменноугольных копей Челябинской губернии распространялось письмо, в котором не только обличалась администрация, но и давался рецепт недопущения «белогвардейцев» к власти:
«Письмо рабочим Полтавских копей.
Товарищи рабочие, везде и всюду вам говорят, что власть в ваших руках, но если вдуматься хорошенько, то оказывается, у вас нет никакой власти.
Когда вы приходите в контору чего-нибудь просить, одежды или хлеба, то вас гонят за это в шею, сажают в барак под арест и вам не разрешают просить хлеба или одежды, а этого вы просить имеете право. Это есть законное природное право человека. Если же вы посмотрите на администрацию, то у них у всех рожи красные, а костюмы носят все переменные, как попы ризы на пасху к утрени, а вы ходите голые. Так что же вы смотрите, бейте их из-за угла. Если вы будете на них смотреть, то они вас заморят с голоду и холоду. Товарищи рабочие, когда вы будете куда-нибудь выбирать, то выбирайте всегда старых рабочих, которые работают на копях 5-6 лет, а не тех, которые приезжают черт знает откуда и кажутся на первый раз хорошими. Когда вы его выберете, то он оказывается белогвардеец.