Криком отчаяния было письмо, направленное в волостную ячейку РКП(б) весной 1922 г, в разгар голода в Башкирии, группой крестьян деревни Бишкази Гумеровской волости. В надежде на отклик авторы оперировали терминологией и формулами, типичными для коммунистической пропаганды:
«Товарищи коммунисты, просим вас, как идейных товарищей, защитников рабочих и крестьян, спасти нас от голодной смерти, как вы спасли нас от ига буржуазии, так же и спасите нас от голода. Мы имели до 21 года лошадей, коров, овец, а в настоящее время лишились всего скота, даже распродали все недвижимое имущество. И день ото дня умирают с голоду наши семейства. [...] В настоящее время питаемся всякими шкурами, падалью, собираем кости, оставшиеся от собак, и мелем на муку».[1700]
Многое свидетельствует о том, что власть и население в годы «военного коммунизма» и в начале НЭПа говорили на генетически родственных, но все же разных языках и были не способны адекватно воспринимать друг друга. Советские и партийные органы явно переоценивали уровень про- или антисоветской «сознательности» населения, которое, в свою очередь, готово было признать советское государство, если последнее оставит его в покое. Конечно, среди архивных материалов и в печати того времени сохранилось немало документов, в которых рабочие и крестьяне, солдаты и служащие выражались в категориях, подозрительно точно совпадавших с лексиконом и стилистикой официальной пропаганды. Однако принимать их некритично, как это часто случалось с современниками, причастными к власти, а затем и с исследователями, было бы наивным. Необходимо учитывать те условия, в которых рождались подобные свидетельства. У большинства жителей России того времени выбор был невелик: или проявлять внешнюю лояльность к режиму, «подыгрывать» ему, или лишиться пайка, а порой имущества, свободы и даже жизни. Нужно было очень досадить людям, чтобы, имея такую альтернативу, они все же проявляли недовольство режимом. Когда же складывалась экстремальная ситуация и угроза для жизни предельно возрастала, приходилось говорить то, что требовало государство. Такова природа многочисленных крестьянских резолюций о безоговорочной поддержке советской власти в борьбе против дезертиров — резолюций, которые были буквально вырваны у крестьян карательными отрядами. К этой категории относится и следующий документ, возможно, продиктованный, и, что примечательно, подписанный военкомом батальона, подавлявшего крестьянское восстание в Челябинской губернии:
«Резолюция, принятая на общем собрании граждан села Батырево единогласно 3-III-21 г.
Заслушав доклад т[оварища] Чугунова, Военкома отряда, который разъяснил весь вред, который принесли банды, появившиеся в Курганском уезде.
Заслушав все эти слова, сознаем, что мы не могли воздержать своих темных мужей, которые поддались словам негодяев-бандитов, которые ввели нас и наших мужей в заблуждение, которое наделало много невинных жертв.
Впредь даем себе клятву, что мы больше не допустим таких явлений и обязуемся всех негодяев-бандитов выдавать Советской власти и больше не допустим посягательства на советских работников партии коммунистов-большевиков, которая сумела вывести из тяжелого положения нашу Советскую страну. Приветствуем Красную Армию, которая разбила всех прихвостней буржуазии и наемников капитала.
В заключение же всего говорим:
Да здравствует Красная Армия, которой равной нет в мире!
Да здравствует партия коммунистов-большевиков, как передовой авангард в лице своих вождей тов[арища] Ленина и тов[арища] Троцкого и других вождей Рабоче-крестьянской революции!»[1701]
Вынужденное, вымученное проявление лояльности не могло быть надежным и устойчивым. И накануне отказа от продразверстки, и в первые месяцы НЭПа коммунистический режим был окружен вакуумом непонимания и отчужденности.
Летом 1920 г. в одну из сельских школ Челябинской губернии учительница принесла икону Серафима Саровского и водрузила ее в «красном углу», украсив ее алыми флажками. Свои странные действия она объяснила так: «Он, — говорит, — на Карла Маркса похож, и все православные его почитают».[1702]
Эта история, помещенная в качестве курьеза на полосе советской газеты, может служить лаконичным введением в сюжет о драматичных приключениях православной народной религиозности на Урале в годы российской революции.