На исходе «военного коммунизма» и в начале НЭПа — во время безжалостного проведения последней продразверстки и нарастания крестьянского недоверия и сопротивления режиму — популярность слухов о скором и неизбежном падении власти коммунистов возросла до предела. Крестьянство Южного Урала было убеждено, что страной все равно будут править «белые». В Екатеринбурге в связи с крестьянскими восстаниями в Тюменской губернии распространились слухи, что повстанцы овладели Тюменью, а восстания охватили всю Сибирь.[1759] Чекисты Илецка Оренбургской губернии в феврале 1921 г. сообщали начальству:
«...население района с наступлением весны ожидает восстания, ...пошли слухи, что якобы около города Ташкента появившийся Дутов и что весной придет выручать казачество. В таком смысле население ожидает весны и восстания с помощью Дутова. Политработа ведется слабо, в деревнях ячейки бездействуют».[1760]
В начале марта 1921 г. население Челябинской губернии толковало о свержении советской власти как о свершившемся факте.[1761]
Несмотря на поворот в государственном курсе весной 1921 г., обиды на власть и неуверенность в искренности отказа от реквизиционной политики в деревне сохранялись. Повстанческое движение продолжалось, не исчезли из обращения и антисоветские слухи. В Челябинской губернии циркулировали слухи о том, что Советы уплатили Польше за мир 500 млн. пудов хлеба, а губерния вместе с Сибирью превратилась в буферное государство. Летом-осенью 1921 г. этот слух дополнился новым: японские войска наступают, берут один город за другим без боя, а коммунисты бегут в Россию, запасаясь хлебом. В августе в Перми говорили, что в столицу прибыл А.Ф. Керенский и советской власти больше не существует.[1762]
В конце 1921 г. челябинские чекисты сознавались, что «большинство верит в то, что власть скоро должна перемениться». В Верхнеуральском уезде обсуждали новости об объявлении Польшей и Румынией войны Советской России, в ходе которой Красная Армия уже разбита и отступает, но правительство не спешит объявлять мобилизацию, так как боится выдать оружие голодному населению.[1763]
Вместе с тем, в конце 1921 г. слухи о падении советской власти, по свидетельству ЧК, стали встречаться реже. Не трудно заметить, что с этого времени они начали приобретать новую окраску. С одной стороны, советская власть, видимо, в связи с голодом, сама стала восприниматься как природное явление. Думается, не случайно слухи о падении власти приурочивали его к весне: Советы должны были уйти с первым снегом. С другой стороны, надежды на смену власти все реже связывались с повстанцами и белогвардейцами. Измученное голодом и неспособное к протесту население надеялось на дипломатическое и силовое давление заграницы на советское правительство. Осенью 1921 г. в Курганском уезде было зафиксировано распространение слуха о том, что президентом России назначен великий князь Михаил Александрович, которому из-за границы отпускается для помощи голодающим 200 млн. пудов хлеба, но он согласится возглавить страну только в том случае, если помощь возрастет до 400 млн. пудов. В первые месяцы 1922 г. на Южном Урале упорно распространялись слухи о том, что страной вскоре будет править Михаил Романов; Россия якобы разделена между Англией, Францией, Америкой и Японией, которые будут давать голодному населению по пуду муки на душу. Одновременно в социально более слабых слоях поговаривали, что коммунисты, желая удержаться у власти, признали царские долги и продали за них крестьянство и их хозяйство капиталистам. С приближением Генуэзской конференции все больше в оборот запускался слух о предстоящем на ней избрании президента России и о возможной войне.[1764]
Во второй половине 1922 г., по мере удаления от ужасов голода, буйство слухов начало слабеть. Надежды на скорое падение советской власти иссякли и утратили актуальность. В августе 1922 г. в документах Челябинского губернского отдела ГПУ при характеристике настроения интеллигенции и «кулаков» утверждалось, что «...эти люди потеряли всякую надежду и веру на возможность падения Соввласти».[1765] Этой точки зрения в конце 1922 г. придерживались и партийные функционеры губернского масштаба, полагая, что крестьянство «...по отношению к Советской власти настроено более или менее хорошо. Если прежде среди крестьянства нет-нет и высказывались соображения насчет возможной гибели Советской власти, то сейчас в ее прочности и твердости сомнений уже нет».[1766] С выходом из экстремальной ситуации интенсивность циркуляции слухов стала падать. Эмоциональный фон становился более ровным и вялым.
1762
ГАНИОПДПО. Ф. 557. Оп. 2. Д. 45. Л. 133; ОГАЧО. Ф. 77. Оп. 1. Д. 321. Л. 9.; Д. 344. Л. 100, 143.