В этом контексте серьезное отношение российского крестьянина к празднику теряет свою загадочность. Сельские жители имели собственное представление о празднике, которое время от времени находило выражение в крестьянских предложениях и практике проведения «трезвых» и «разумных» светских празднеств. Так, весной 1918 г. некто В. Покрышкин, сельский житель Челябинского уезда, прислал в газету свои предложения об организации еженедельных «народных праздников» в деревне, чтобы исключить обычные для них сопутствующие явления — пьянство, хулиганство, драки. Автор предлагал женщинам и мужчинам в нарядных костюмах собираться после обедни, «...чтобы праздник на самом деле был праздником, радостным днем», в зависимости от погоды, на лужайке или в большом доме. Первой частью праздника должен был быть обязательный, но краткий, чтобы не утомить публику, митинг, на котором местный или приглашенный оратор должен был сообщать, что произошло в стране за неделю. Последующие развлечения — пение и танцы, с музыкантами и граммофоном, интересные рассказы — не должны были сопровождаться употреблением алкоголя. Праздники рекомендовалось сопровождать «добрыми делами» — устройством вечерних школ, подпиской на газеты, помощью нуждающимся и больным.[1799]
Иногда идею «разумного» «народного праздника» удавалось реализовать. В селе Великорецком Орловского уезда Вятской губернии, например, 21 сентября 1919 г. впервые было устроено такое празднование. Народный дом не мог вместить всех желающих. За приветственной речью и пением «Интернационала» последовали спектакль «Слава погибшему», в котором играли молодежь и учительство, пение революционной песни «Вы жертвою пали...» и разбор пьесы. Затем струнный оркестр сыграл несколько народных песен, деревенская молодежь читала современные стихи. Всеми была пропета песня «Стенька Разин», после чего были организованы игры, хороводы, танцы.[1800]
Отношение российского простолюдина к празднику как к серьезному делу объясняет недовольство крестьян и рабочих попытками превратить его в «балаган». Известны жалобы городских «сознательных» рабочих на «безыдейный» репертуар кинотеатров, а сельских жителей — на организацию легкомысленных развлечений в деревне. Так, в селе Селегда Глазовского уезда Вятской губернии по инициативе местного военкома в начале января 1920 г. был поставлен спектакль, которым зрители остались недовольны: это была бессодержательная комедия не в «народном духе». Раздражение вызвало и поведение самого военкома: «В заключение военный комиссар, намереваясь потешить публику, начал очень глупо кривляться и гримасничать».[1801]
С этой точки зрения, праздники 1917 г. и последующих лет вполне импонировали умонастроениям большей части населения. Новые ритуалы были востребованы и быстро приживались в широких слоях населения. Пятилетие Октябрьской революции широко праздновалось как в городах, так и в сельской местности. Примечательные факты — свидетельства превращении юбилея революции в «народный праздник», — сообщал оренбургский губком партии в ЦК РКП(б) в декабре 1922 г.:
«Настроение рабочих особенно ярко проявилось в дни празднования Октябрьской годовщины, с необычайным подъемом и редким интересом со стороны широких рабочих масс прошли как вечера воспоминаний в ноябре, так и самый праздник. [...]
...были случаи празднования дня годовщины Октябрьской революции с колокольным звоном и призывом крестьян на октябрьское торжество тем же духовенством».[1802]
Интенсивная символизация опыта в революционной России к концу рассматриваемого периода принесла зловещие плоды. Если в 1917-1918 гг. священник и «буржуй» присутствовали на празднике в виде набитых тряпьем чучел, то в 1922 г. инсценированные судебные процессы над духовенством и эсерами подразумевали конкретных жертв советского режима: культурная память превращалась в инструмент расправы с живыми — реальными и мнимыми — оппонентами советского режима.