Отношение к власти большей части населения на протяжении рассматриваемого периода оставалось настороженным, колеблясь от сдержанной лояльности или апатии до ненависти и открытой враждебности. Признанию власти как воплощения порядка противостояло раздражение по поводу действий ее отдельных представителей, нарушавших его на каждом шагу.
Однако в начале НЭПа наметилась важная тенденция к преодолению гетерогенности и пестроты в толковании окружающего. Обнаружились признаки формирования новой культурной памяти, цементирующей новорожденную общность: население стало овладевать большевистскими, к тому времени изрядно окрестьянившимися, культурными ориентирами и интерпретационными стереотипами. К концу изучаемого периода все негативное и враждебное, в том числе в самих советской системе и коммунистической партии, стало идентифицироваться с «контрреволюционностью» и «белогвардейщиной».
Своеобразная культурная амнезия, постигшая «маленького человека» в годы российской революции, равно как и процесс постепенной реабилитации культурной памяти на новых основах, отразилась на его поведении, технике приспособления к новым обстоятельствам, способах выживания.
3.2. Между «сознательностью», «шкурничеством» и «контрреволюцией»: техника борьбы за существование
«И война, и революция представляют собой могучие факты изменения поведения. Они "отвивают" от людей одни формы актов и "прививают" новые, переодевая человека в новый костюм поступков».
В 1922 г., по горячим следам, знакомый с русской революцией не из академического далека П.А. Сорокин шокировал эмигрантскую публику тезисом о необратимой морально-правовой деградации российского населения. В одной из своих статей он писал:
«Правда, и в войне, и в революции есть обратная сторона: сторона жертвенности и "полагания души за други своя", подвижничество и героизм, но... эти явления — достояние единиц, а не масс. Они редки, исключительны, тонут в море противоположных явлений, и потому их роль ничтожна по сравнению с "биологизирующей" и "криминализирующей" работой войны и революции».[1835]
Знакомство с самочувствием и умонастроениями «обычного человека» в одном из регионов революционной России не допускает сомнений, что повседневная жизнь в ней оставляла мало места жертвенности и героизму и открывала невиданный простор малопривлекательным, с позиции «цивилизованного», законопослушного европейца, способам борьбы за существование.
Проблема неразвитой гражданственности являлась источником озабоченности, недоумения и разочарований противников большевизма. Как писала одна из уральских газет, «все классы общества развратились и превратились в дрянь и гниль».[1836] В июле 1918, через два месяца после свержения чехами советской власти в Челябинске, в местной печати появилось обращение к «гражданам» председателя биржевого комитета, укорявшего их в отступлении от собственного «патриотического» порыва:
«20 июня на собрании биржи, торгово-промышленного класса и других граждан города на призыв начальника гарнизона г[осподин]а полковника Сорочинского выражено желание оказать посильную помощь на военные нужды два миллиона рублей и на нужды города один миллион; эту сумму собрание поручило комиссии разложить на имущие классы, пользуясь опытом большевистских займов; хотя это признано добровольной жертвой, но нельзя не сказать правды, что многие, заразившись духом интернационализма, потеряли патриотизм, — не могут добровольно раскрыть свой кошелек и принести жертву во время великой нужды для родины. К таким лицам было предложено применить принуждение. [...]
Граждане! Пора одуматься, пора возрождения настала — будьте верными сынами нашей родины России; если же мы не познаем себя, не пойдем дружно к исполнению своего долга, — то мы погибли и виной в этом мы сами».[1837]
Автору воззвания было от чего впасть в отчаяние: срок сбора денег истекал, а вспомоществование так и не было собрано. Почти год спустя, весной 1919 г., уфимская пресса сетовала, что призывы к гражданам о пожертвованиях для армии и раненых, помещенные в газетах, на улицах, в витринах магазинов, остаются неуслышанными:
1835
Сорокин П.А. Нравственное и умственное состояние современной России // Литература русского зарубежья : антология в 6 т. Т. 1. Кн. 1. М., 1990. С. 407.